Такая жизнь. Рассказы

— Вчера вечером чинили щиток в коридоре, — окликнула её Нинель. — Я не знаю, зачем. Там что-то с тумблерами или с пробками. Их месяц как выбивает, когда все подключают плитки, это запрещено у нас, вплоть до выселения, но все подключают. И я, видите, тоже. А вчера вечером, когда внезапно стало темно после раскалённой лампочки, в окне так ярко-ярко вспыхнуло что-то, я даже подбежала к стеклу и стала вглядываться: мне показалось, что луна. Вы представьте: огромная! Повисла низко-низко в пол-окна. Я даже лбом прислонилась — хоть и ледяное оно. А потом — миг, какой-то миг — и рядом с луной лицо — старое, некрасивое. Я вскрикнула, обернулась — сзади меня комендант стоит, светильник держит — круглый, бумажный, а внутри — свеча, — Нинель закрыла лицо руками.

Лаура продолжала стоять у двери вполоборота.

— Ложись спать, дорогая Нинель. Мне пора.

— Да-да, — пролепетала Нинель, отнимая руки от лица. — И комендант сказал то же самое. Посмотрел на плитку, которую я не до конца задвинула под кровать, и сказал то же самое. Ложись спать, дорогая Нинель. А я всё глаз не отведу от его светильника. Гляжу то на светильник, то на стекло — на обманчивый свет.

Когда Лаура легла, было уже за полночь, но как бы она ни пыталась договориться с собой, чтобы сейчас уснуть, а думать обо всём уже завтра, в голове крутилась одна и та же фраза:

«Своих детей нет, живёт одна, сказала, что хочет нянчиться».

Она нащупала очки, влезла в домашние туфли, прошла в коридор, достала из сумки бумаги и набрала номер.

— Доктор, это Лаура, которая была у вас недавно и которую вы назвали дурой.

В трубке молчали, но она не сомневалась, что он вспомнит её.

— Да-да… я вас помню.

— Доктор, это может быть рак?

— Конечно, — послышался кашель, — конечно, не может, — сказал доктор осипшим голосом и снова откашлялся. — То есть теоретически, конечно, может… со временем… в будущем… — заспорил он сам с собой, окончательно проснувшись, — но конкретно у вас никакого рака нет, и давайте договоримся, что онкологию мы исключаем даже на будущее.

Лаура сняла очки и погасила тусклый бра.

— Что с вами такое? — спросил он после паузы. — Вы не видели, который час?

— Я просто хочу знать, через сколько умру.

— Послушайте… — Лаура услышала, как он улыбнулся, — а сколько вам, собственно, нужно? — И тут же, будто спохватившись от неуместной шутки, добавил ровным серьёзным голосом: — Не раньше, чем через двадцать-тридцать… да кто ж его знает, через сколько лет.

— Прекрасно, — сказала Лаура и улыбнулась темному отражению в зеркале. — Я думаю, мне хватит и десяти.

По кругу

Вспомни, когда у школьников не было телефонов.

Из разговора в очереди

Было уже поздно и совершенно тихо повсюду, когда мальчик, будто его кто-то кольнул в бок, открыл глаза. Удивляясь, как же его угораздило заснуть и проспать здесь неизвестно сколько, он испуганно озирался по сторонам. Всюду висели большие, прибитые к деревянным рейкам блестящие карты. На алюминиевых стеллажах по обе стороны подсобки в пыли и беспорядке лежали учебники, тетради, огромные транспортиры в трещинах и длинные деревянные указки. От страха и мыслей: «Что же теперь будет, что скажет учительница, и как загалдят в классе, когда я покажусь им», — он задержал дыхание и спрятал лицо в ладони.

В подсобке, наполовину закрытое стеллажом, виднелось оконце, а в нём — не тёмное ещё, но сумеречное небо. Решив, что сейчас гораздо позже, чем ему кажется, мальчик испугался ещё сильней и, подскочив к двери, дернул её на себя. Дверь была лёгкая и поддалась сразу, так что он едва устоял на ногах.

«Вот и полы уже помыли, и всё равно меня не нашли», — глядя на поднятые стулья, подумал мальчик. И вспомнил, как в самые последние минуты травли успел заскочить в кабинет географии, где спиной к доске сидели трое старшеклассников, и юркнуть в незапертую подсобку. Оттуда, припав к дверной щели, он пытался разглядеть, нет ли за ним погони, но кроме полоски от краешка класса, в ней не было ничего. Потом ясно расслышал: «Не пробегал ли здесь очкастый жирдяй?» и по голосам узнал травивших его — но больше звуков не было. Видимо, те, кого спрашивали, его не видели и вместо ответа покачали головами.

Он решил переждать ещё немного, но в эту минуту раздался звонок, и снаружи прокатился грохот. Это вставал класс, приветствуя старую учительницу географии, и мальчик, испугавшись, что она отведёт к директору — потому что старые добрыми быть не могут, — отступил вглубь подсобки и решил дожидаться конца урока.

В углу на флагштоке, прислонившись к стене, старилось алое знамя. Мальчик потрогал бархатную ткань и, развернув её, прочитал: «Смена смене идёт. Комсомольская организация школы».

«Ты кто?» — спросил голос сзади. Мальчик вздрогнул, уронил флагшток и повернулся к двери.

— Ты кто? — повторил старшеклассник.

— А ты? — опешил мальчик.

— Ты как здесь?

— А ты?

— Я первый спросил.

— А я второй.

Мальчик решил, что наговорил достаточно и торопливо отогнул дужки очков, полукольцами обнимавшие его оттопыренные красные уши. На случай, если будут бить.

— За атласом послали, — спокойно сказал старшеклассник и показал ему атлас. — Ты кто?

Мальчик вернул дужки на место и поправил очки.

— Новенький. Из 5-го «Б».

— И чего здесь забыл?

— Я прячусь.

— Зачем?

— Чтоб не поймали.

— За что? За то, что новенький?

— За это, — кивнул мальчик. — И за то, что жирдяй.

В подсобку заглянула девочка и удивлённо на них уставилась. Старшеклассник приложил палец к губам и округлил глаза. Девочка закивала и шёпотом сказала, что требуют атлас.

Старшеклассник снял с мальчика пиджак, расстелил его в углу между стеной и стеллажом и велел до звонка сидеть тихо. Мальчик протиснулся в угол, и старшеклассник накрыл его знаменем.

Сейчас он не мог разобраться, злится ли на старшеклассника, который ушёл после урока, не проверив его, или на себя, потому что уснул так крепко, будто засыпал в удобстве и тепле. «А может, он так смеялся надо мной, а я поверил, как другу, а может, и правда забыл, потому что спешил проводить ту девочку, которая заглядывала в подсобку и ничего не рассказала о нас… Точно забыл, потому что он любит её за то, что она красивая и умеет хранить секреты, и потому что сейчас время ужина». И вспомнив об ужине, мальчик перестал думать и о старшекласснике, и о девочке, и о том, почему сейчас повторяет в уме: «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры — дети рабочих». Но, повторив эти строки ещё, стал мучиться над их продолжением, решив, что это они же и усыпили его, маяча перед ним в подсобке, а он, связанный своим заточением, читал и читал их десятки раз и злился на то, что после фразы «близится эра светлых годов» ничего нельзя было прочитать — там проходила перекладина стеллажа. И вспомнил, что раз даже произнёс: «Пенсионеры — дети рабочих», и это очень его насмешило, потому что пенсионеры слишком старые, чтобы иметь родителей.

Дверь класса была заперта. Мальчик подёргал ещё несколько раз, прежде чем смирился с новой неприятностью.

Он вспомнил, сколько всего ему нужно сделать — найти пальто и рюкзак, оставленные неизвестно где, и потом со всех ног бежать домой, чтобы не злить бабушку и не расстраивать маму, — и что есть мочи затарабанил в дверь.

Тут же в замке тяжело провернулся ключ, дверь распахнулась, и он увидел толстую женщину в растянутом синем трико и красном залатанном свитере. Голова женщины была коротко острижена, и лицом она походила на кита. В руках она держала незажжённую сигарету и огромную связку ключей.