Такого в жизни не бывает

— Да, ловко они это провернули, — с волнением в голосе сказал Савелий Павлович.

Пока длился Пашин рассказ, женщины поставили на стол огромную сковородку с аппетитно пахнущим жарким, соления, нарезанные дольками помидоры, огурцы и пучки зелени. В центре стола взгромоздился большой графин с домашним вином.

— Ставим фужеры и за стол, — сказала Лидия Ивановна, — Продолжите потом. В зал, словно бабочка, впорхнула Марина с подносом в руках. На нём красовались высокие фужеры и маленькая рюмка. Она быстро расставила фужеры на стол, а рюмку отдала в руки Лидии Ивановне. На Виктора она при этом не посмотрела.

— Это вам, мама, — сказала Марина и, поцеловав в щеку свекровь, села рядом с опустившимся за стол Павлом.

* * *

Когда обед закончился, я сказал, что хочу побыть на свежем воздухе, вышел из дома, прошелся по аллеям двора и, зайдя в беседку, опустился на дальнюю её скамью. Мысли медленно, словно камни ворочались в голове, время текло тягуче медленно, словно мёд из медогонки в большую ёмкость. Мысли, не связанные одна с другой, чередовались, сменяя друг друга, совершенно не выстраиваясь ни одну логическую цепочку. Я смотрел на подворье, украшенное разноцветьем цветов, как сомнамбула и чувствовал сонливость, хотя выпил только один бокал домашнего вина. Сложив на столе руки, я устало опустил на них голову и провалился в сон, то ли в какое-то непонятное мне состояние полудрёмы. Я чувствовал, как врывающиеся в пространство беседки порывы лёгкого ветра обдувают мою голову, перекладывая мои волосы, словно сказочный парикмахер. Его прикосновения были так приятны, убаюкивали меня так, что я не мог уже отделить сон от реальности. Прошло какое-то время, прежде чем я почувствовал, как кто-то коснулся моей руки.

— Паша… — я поднял голову и увидел сидящего напротив меня своего друга. — Прости, мне что-то нехорошо, навалилась такая слабость… не пойму, что со мной произошло!

Павел улыбнулся, его глаза излучали участие и понимание. Он положил свою ладонь мне на руку и сказал:

— Я хочу тебе сознаться, Витя, что никогда в своёй жизни не боялся смерти, а сейчас, когда я стал мёртвым, мне становится страшно.

— Что ты имеешь в виду, Паша?

— Дело в том, друже, что я действительно мёртв, — глаза Павла вспыхнули холодным огнем, и я почувствовал, как у меня по телу поползли мурашки. Рука Павла, до этого ощущавшаяся мною как тёплая рука живого человека, налилась холодом, и её холод передался мне. Я невольно отдернул свою руку.

По лицу друга волнами пробежали изменения цвета от розового до жёлто-зелёного, исказились на миг очертания лица, и всё вдруг вернулось к исходному: передо мной снова сидел Павел, каким я его увидел, когда он открыл мне дверь дома. Я встряхнул головой и тихо произнёс:

— Не пойму, что со мной происходит, выпил бокал вина, а чувствую себя, словно влил в себя не менее трех литров.

— Это не вино, Витя, это твоя реакция на меня… я лишь энергетическая матрица былого Павла, которого ты знаешь.

Наверное, у меня был такой глупый вид от услышанного, что Павел, глядя на меня, грустно улыбнулся и добавил:

— Нет, ты не сошёл с ума, как и я впрочем, просто со мной там, где я побывал, произошли жуткие вещи.

— Но ты же рассказал за столом, как всё было.

Паша покачал головой из стороны в сторону, останавливая меня, и добавил:

— Я не сказал и одной тысячной правды из того, что со мной случилось.

— Ты решил рассказать эту правду мне?

— Да, Витя, и она тебе покажется сказкой, выдумкой, но я сумею убедить тебя в её истинности. Я здесь для того, чтобы проститься, в последний раз увидеть родных и близких мне людей… и попросить тебя оберегать и любить Марину так, как ты её любил всё время и до моего появления сейчас. Отныне она твоя!

От услышанных слов я, наверное, выпал в осадок. Мне не верилось в то, что я слышу, в то, что мой друг, живой и сидящий напротив меня, говорит всерьёз. Это не поддавалось моему здравому осмыслению, логике. Скорее всего, я выглядел глупым и растерянным со стороны.

Внезапно хлопнула дверь дома, и из её проёма во двор вышла Марина. В этот же миг Павел вспыхнул пульсирующим голубым сиянием, переросшим в густо-синий кокон и протянул ко мне обе руки. Беседка как бы исчезла, исчез двор и всё в нём, и мы с Павлом оказались в пустой комнате сидящими за грубым дубовым столом.

— Не пугайся, Витя, Марина не должна знать всего и слышать, что я расскажу тебе. Это иномерье, флуктуация, стихийно выбранный кусочек другого мира. Она просто пройдёт мимо и не увидит нас в беседке. Успокойся, мы вернемся, как только я расскажу тебе свою историю. — Видя, что я ошарашен и молчу, Павел сказал: — Время не играет роли, мы вернёмся в тот же момент, как исчезли.

Я сидел и переваривал услышанное и увиденное мною минут пятнадцать — так потрясло меня наше исчезновение со двора и появление неизвестно где. Я мог ожидать чего угодно, но не того, что произошло! Это выходило за рамки нормального материального восприятия мира, это нарушало все известные законы и постулаты известных мне наук, более того, меня пугало то, что или кого представлял сейчас собой мой прежний друг Павел. Я чувствовал, что начинаю успокаиваться и могу анализировать происходящее, задавая себе вопросы. Облизнув пересохшие губы, я посмотрел в глаза Павла и сказал:

— Я готов тебя выслушать, Паша, или ты не мой друг, которого я знаю?

— Исходя из того, что я чувствую и как воспринимаю действительность сейчас, я тот, кого ты называешь Павлом. Но, думаю, что когда закончится отпущенное мне время для этого визита домой, я перестану быть ним. Пока время терпит!

— Тогда не будем его терять, и ты можешь приступить к рассказу о том, что с тобой произошло.

Павел снова окутался голубым сиянием, по его лицу волнами пробежали изменения, в которых я успел различить незнакомые облики неизвестных мне существ или сущностей. Затем эти волны схлынули, и на меня взглянул прежний Павел.

— Часть моего рассказа в доме — правда! А вот то, что происходило после нашего похищения, я придумал, чтобы вас всех успокоить. Нас жестоко пытали, применяли самые изощрённые способы получения информации, а в конце просто перерезали горло и выбросили в крытую глубокую яму в безлюдных горах. Сколько мы там провалялись мёртвыми, я не знаю. Очнулся я в ярко освещённом огромном и круглом помещении, свет исходил от потолка, стен, казалось, светится даже сам пол помещения. Ложе, на котором я лежал, имело наклон в 35–40 градусов, и мне был хорошо виден интерьер комнаты. Потолок стены и пол были выполнены крупными квадратами из неизвестного мне материала и излучали равномерный свет. Прямо над моим ложем под потолком был подвешен какой-то агрегат или прибор, от которого в стены уходили разной толщины провода и прозрачные трубки. Я попробовал пошевелить пальцами рук и обрадовался — они меня слушались. Я попытался поднести правую руку к лицу, но рука была пристёгнута к ложу. Затем так же я проверил пальцы ног, но согнуть ноги в коленях не смог — они, как и руки, были закреплены зажимами. Я попытался вертеть головой из стороны в сторону, и это мне удалось — это расширило мой кругозор, но мало что смогло добавить к тому, что я уже увидел. Я закрыл глаза и попытался думать. Но о чём? последнее, что я помнил, это улыбающееся лицо человека, который меня пытал и чувство острого лезвия на своей шее. Он давно мне сообщил, что меня ожидает, и у меня не оставалось сомнений в том, что так и будет. Наверное, я не почувствовал, как бритвенной остроты лезвие вошло в мою плоть, но услышал, как что-то потекло по мне и застучало в металлическую поверхность. Наверное, чтобы не пачкать пол, мой истязатель подставил под струю льющейся крови ёмкость, и её ударяющийся в металл поток запомнился, отложившись в моей памяти. Наверное, жизнь медленно и безболезненно уходила из моего тела, я не чувствовал боли, только навалившаяся сонливость говорила мне, что силы оставляют меня и я погружаюсь туда, откуда нет возврата.

— Но как такое возможно в цивилизованных странах, разве могут люди в наше время прибегать к таким методам ведения допроса, а потом ещё и убить? — Услышанное так поразило меня, что я даже не обратил внимания на то, как дрожат пальцы моих рук. Заметив это, я сжал кисти рук в кулаки и задал вопрос: — А что сталось с тобой потом?

— Потом, — Павел как-то сжался или, правильнее сказать, подобрался весь и продолжил, — потом я прошёл через страх, ужас и обрёл бессмертие.

— Какой страх и ужас, какое бессмертие, Павлик?

— Я сегодня уже не человек, Витя, я житель и представитель мира, который вы люди называете Адом. Но представления человечества об этом мире крайне неверны и ошибочны. И попасть в этот мир дано не каждому. Да и обитают там не люди, это мир умров, сильных и могущественных существ, которым подвластно все во всех вселенных.

— Но ты же человек, Паша!

— Нет, Витя, я был человеком, а после своей физической смерти был обращён. Я умр и имя моё Варг. Смотри!

Я не верил тому, что видел. В течении 5–7 секунд Павел претерпел несколько волновых метаморфоз и превратился в серое, отливающее сталью существо. Он остался сидеть за столом, но стал выше меня на две головы. Форма тела напоминала человека, но это был не человек. От этого существа исходила волна неодолимой силы и мощи, мышцы, покрывающие костяк этого существа, всё время были подёрнуты рябью волнового движения, а голова, похожая на большой человеческий череп, светилась ярким голубым свечением миндалевидных глаз.