Талант (Жизнь Бережкова)

Ниже была указана еще одна дата: "1929. Статья И. В. Сталина "Год великого перелома". Серго прочел вслух и эту строку, взглянул на нас и проговорил:

– Мы еще посмотрим, какие страны... Помните, товарищи, как сказано в этой статье? "Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда "определить" в отсталые и какие в передовые".

Держа в руках оба календаря, он усмехнулся.

– Ну вот... Мы-то все сумели сделать, чем они здесь хвалятся, а они далеко поотстали от нашего списка.

Он взглянул на Валю. Она, снова вспыхнув, сказала:

– Дайте мне этот прейскурант!

И сунула его в нижний ящик. Орджоникидзе продолжал уже шутливо:

– Ничего, у нас с вами тоже будут красивые календари. Раз уже блуминги научились делать, то с этим справимся.
– Он протянул Вале "Светоч".
– Поставьте-ка на стол нашему конструктору советский календарь. Как видите, стыдиться его нечего...

39

Затем Серго поговорил с Валей. В те времена он был озабочен проблемой культуры в цехах, во всей нашей молодой индустрии. Ему очень понравилось, как содержались станки и другие рабочие места в нашем пролете, и он интересовался всеми мелочами, имевшими к этому касательство, вплоть до конструкции индивидуальных шкафчиков, введенных нами. Впрочем, слово "интересовался" не вполне подходит к характеру Серго. Надо бы найти выражение посильнее. Он так близко принимал к сердцу каждое дело, которым занимался, что и тут хотел тотчас же опять пойти в пролет и рассмотреть эти шкафчики вблизи, но взглянул на меня и произнес:

– Как идет ваша работа? Чем вам помочь, чтобы мотор скорее был готов?

– Разрываемся, товарищ Серго. Надо прикомандировать к моей группе еще хотя бы трех-четырех сильных технологов.

Я откровенно и подробно обрисовал обстановку на заводе.

– Мы понимаем, - говорил я, - что в данный момент, когда коллектив завода буквально в муках осваивает новую технику и бьется над выполнением государственного плана, нельзя требовать, чтобы заводские работники уделяли внимание еще и нашему экспериментальному мотору...

– Нельзя требовать?
– с сомнением переспросил Орджоникидзе.

– Не то чтобы нельзя... Мы требуем, даже скандалим. Но попросту заводу не до нас...

Тут я привел понравившееся мне сравнение нашей группы с жуком-древоточцем, протачивающим свои пути, но почувствовал, что наркому оно не пришлось по вкусу. Он промолчал, потом неожиданно спросил:

– С Никитиным вы ладите?

– Отлично ладим! Он моя первая опора.

– Позовите его.
– Серго встал.
– Пройду вместе с ним по всем этим каналам, которые вы тут прогрызли.

Мне показалось, что он произнес это сердито. Пожалуй, даже со сдержанным гневом.

– Товарищ Серго, ведь я...

Но, видимо, не на меня был обращен его гнев. Он не дал мне договорить.

– Творец мотора!
– с улыбкой сказал он.
– Другой бы, наверное, не прогрыз...

40

К десяти часам вечера я и Андрей Никитин были вызваны на совещание в вагон Орджоникидзе. Кущин проявил любезность - прислал нам машину. Вместе со мной уселась в автомобиль и Валя.

– Я вас провожу, - сказала она.
– Подожду на станции, погуляю, дождусь конца совещания.

Совещание могло затянуться, но я не спорил, знал, что Валентина в одном схожа со мной - нетерпелива. Конечно, ей было бы трудно усидеть дома в такой час.

Минут за десять до назначенного срока мы с Андреем вошли в вагон наркома. Нас провели в поместительный, обставленный удобной мебелью салон. Орджоникидзе был одет по-летнему - в парусиновые брюки и такой же китель. Ветерок слегка колыхал занавески на открытых окнах.

Мы появились в ту минуту, когда Серго говорил по телефону. Жестом он пригласил нас сесть, а сам тем временем продолжал разговор. Вскоре стало понятно, что он говорит с Москвой, допытывается, задута ли первая доменная печь Кузнецкого завода. Ответы были, очевидно, не вполне определенными, не удовлетворяли его.

– Выясните поточней, потом звоните мне, - распорядился он и положил трубку.

Затем обернулся к нам и со свойственной ему раскрытостью души признался:

– Иногда, товарищи техники, я завидую вам, дьявольски завидую. Задуть новую печь, запустить новый мотор, какое это заманчивое дело!

Андрей сказал:

– А революция, товарищ Серго, разве не заманчивое дело?

Я подхватил:

– Да, разве это не заманчиво: потрясти, изменить весь мир?

Серго наклонился ко мне, поднес к густым усам ладонь, словно собирался шепнуть на ухо, и произнес:

– Скажу по секрету: все-таки, товарищ Бережков, не поменялся бы с вами специальностями.

В дверь постучали. Вошел директор Волжского завода, тяжеловес Кущин, в новом добротном костюме, в начищенных ботинках, выбритый. Поздоровавшись с ним, Серго сказал:

– Почему бы, товарищ директор, вам каждый день не иметь такого вида? Глядишь, и завод стал бы почище.

Пришли еще несколько человек, вызванных Орджоникидзе. Часы на стене вагона начали отбивать десять. Последний удар еще не прозвучал, как в дверях, к моему крайнему удивлению, появился Новицкий в неизменных сапогах, в суконной, военного покроя гимнастерке, перехваченной широким ремнем.

– Новицкий, - представился он.
– Согласно вашему разрешению, товарищ нарком, прибыл.

– А, лорд - хранитель государственного плана, - сказал Орджоникидзе.
– Точен...

– Вылетел самолетом, товарищ нарком.

– Лорд - хранитель государственного плана, - повторил Орджоникидзе. Плана, переплетенного в золоченую обложку. А неуемные таланты, черт бы их побрал, ломают все установления, нормы, не дают спокойно жить.

Очевидно, Орджоникидзе досконально знал о том, что произошло в институте.

Новицкий, стоя по-военному, держа руки по швам, произнес:

– Товарищ нарком, разрешите мне здесь, в присутствии товарища Бережкова, заявить: полностью признаю свою вину. Был момент или, верней сказать, период, когда я не понимал значения предложенного им мотора. Теперь весь институт будет повернут лицом к задаче создать в кратчайший срок первый мощный советский авиамотор.

– Сказано, словно по-писаному, - протянул Орджоникидзе.

– Глубоко продумал.

– Что же, если вина открыто признана, долой злобу из сердца. Товарищи, миритесь...

Новицкий повернулся ко мне:

– Алексей Николаевич, я был неправ. Поверьте, нелегко это сказать.

Заявление Новицкого тронуло меня.

– Павел Денисович, больше ни слова!

Он протянул мне руку.

– Алексей Николаевич, с нынешнего дня вместе будем драться за мотор!

– Мировую утверждаю, - сказал Орджоникидзе. Помолчав, он испытующе посмотрел на Новицкого.
– А не настанет ли денек, когда один покаявшийся консерватор станет яростно защищать этот мотор от посягательств одного неуемного конструктора? Не скажет ли однажды Бережков: "Павел Денисович, это уже не годится, устарело, все переделаем по-новому..." - Обратив ко мне большие, блестящие, как спелая вишня, глаза, Серго добавил: - Дай бог, товарищ Бережков, чтобы когда-нибудь вы сами раньше всех это сказали.