Талант (Жизнь Бережкова)

А Бережков уже достал из кремового пиджака еще один (кто знает, сколько их там у него было) фотоснимок главного разреза мотора "АДВИ-100". Никитин с интересом взял.

– Только имейте в виду, - с улыбкой предупредил он, - что я всего-навсего студент.

И, по своей манере помолчав, добавил, что учится в Московском Высшем техническом училище и перешел в этом году на четвертый курс.

– А специальность? Надеюсь, авиамоторы?

– Конечно... Наследственное дело.

Он склонился над листом плотной глянцевитой бумаги, где был оттиснут чертеж.

– Чья это подпись? Шелеста? Профессора Августа Ивановича Шелеста?

– Да.

– Замечательный профессор, - произнес Никитин.

– А вчера ваш брат усомнился и в его авторитете.

У Бережкова обиженно, несколько по-детски, выпятились губы. Он собирался пожаловаться старшему из братьев, но все-таки, вопреки накипевшей обиде, ему и сейчас втайне нравилась дерзновенность младшего, которую Бережков, неуемный конструктор, чувствовал и в себе.

– Это же Петя... Петушок, - сказал Никитин.
– Так что же у вас, Алексей... Алексей?..

– Алексей Николаевич.

– Так что же у вас, Алексей Николаевич, с мотором?

В этой фразе, в имени-отчестве, Бережков различил новую нотку, новое уважение и внимание. Он выложил всю историю своих мытарств вплоть до вчерашнего ночного спора в конструкторском бюро с Петром Никитиным.

– Представляете, Андрей Степанович, вот его аргументация: вещь абстрактна, родилась не на заводской базе и ему чужда. Препятствовать, конечно, он ничем не будет, но у него нет к ней чувства материнства. Ну, что тут возразишь?

Никитин мягко улыбался.

– Это с ним случается... Он у нас не без загибов.

– Но ведь действительно же, я это знаю по себе, существует такое конструкторское материнство. Что с этим поделаешь?

– Поделаем... Отец в таких случаях хорошо с ним управляется.

Поднявшись, высунув в окно широкие плечи, он поднес руки рупором ко рту и закричал:

– Отец!

Старый мастер, работая педалями, шел голова в голову со стареньким небольшим пыхтящим паровозом, заводской "кукушкой". Услышав голос сына, он немного приотстал.

– Отец! Обожди меня на станции!

Мастер закивал и, отняв на секунду руку от руля, поправил кепку, усы и опять стал нагонять паровоз.

26

– Ну как, отец, что ты скажешь об этом?

Они уже подходили к домику Никитиных в заводском поселке. Андрей вел отцовский велосипед. Надев очки в стальной вороненой оправе и продолжая шагать, литейный мастер рассматривал чертежик "АДВИ-100". Бережков шел рядом.

Садящееся солнце позолотило все кругом: траву, булыжник мостовой, выбеленные домики, ограды палисадников, вишню и акацию. В этих лучах в волосах мастера играл блеск бронзы, а кожа на его лице, как это часто бывает у рыжеволосых, казалась совсем розовой. Старческой была лишь шея. Там пролегли глубокие извивы морщин, словно какие-то прорытые русла. Они в самом деле были, наверное, за много-много лет прорыты ручейками пота, обильно струящегося в горячем цехе.

– Я это уже видел, - сказал мастер.
– Товарищ Бережков в прошлый приезд консультировался со мной, просил меня подумать.

– И вы подумали?!
– воскликнул Бережков.

– Подумал. Тонкая работка...

– Степан Лукич, но вы сумеете отлить?

Одним легким движением старик лихо взбросил очки на лоб, словно это были привычные синие очки литейщика.

– Ежели я не сумею, тогда кто же сумеет?!

Бережков, по его выражению, чуть не упал в этот момент. Когда-то, в молодые годы, он часто с таким же удальством произносил подобную же фразу, но, повзрослев, уже не решался повторять ее. А этот старый мастер, которому минуло по меньшей мере пятьдесят пять лет, русский самородок, работающий с расплавленным жарким металлом, искусник стального литья, все еще дерзал говорить так по-молодому.

– Я так и знал, - с хорошей улыбкой произнес Андрей.
– Но как же Любарский?

– Давай сюда не только что Любарского, а какого хочешь академика, я с ним возьмусь на грудки по этому вопросу и докажу практически.

Мастер покосился на сына: одобряет ли тот?

– Правильно. Теперь, отец, послушай о Петре.

– О Петре? А что?

– Послушай-ка, послушай...

– А что?
– В знак серьезности вопроса Степан Лукич сдвинул очки на нос и из-под лохматых бровей, таких же рыжих, как усы, посмотрел на Бережкова.
– Вы видели его проект?

– Видел, - сдержанно сказал Бережков.
– Интересная идея. Вчера мы о ней поговорили. Думаю, вещь выйдет.

Отец довольно рассмеялся.

– Выйдет!
– уверенно подтвердил он.
– В этот проект и моего много внесено. Петро несколько раз собирал всех стариков, проводил с нами дискуссию. И дома, бывало, до того заспорим, что я ему кричу: "Забыл, как я ремень распоясывал?" - Он опять засмеялся.
– Много от меня взято. Я и теперь захаживаю в чертежную, проверяю, как чертятся отливки, даю ребятам предложения...

– А нашего мотора, - сказал Бережков, - ваш Петр не желает признавать. И не поддерживает.

Бережков говорил, мастер слушал, шагал, мрачнел, кряхтел. Видимо, эта жалоба на сына была ему очень неприятна. Дойдя до своего палисадника и еще не открыв калитку, он грозно крикнул:

– Петро дома?

В раскрытом окне показалось миловидное девичье лицо, в котором угадывались несколько смягченные родовые, никитинские черты - тот же абрис подбородка, та же бронза в волосах. ("Писаная красавица!" - рассказывая, воскликнул Бережков. Впрочем, каждое женское лицо, появляющееся хотя бы на миг в его повествовании, было, как мы знаем, обязательно прелестным.)

Девушка ответила:

– Что ты? Разве в такое время он приходит?

– "Приходит, приходит", - заворчал отец.
– Когда надо, вечно его дома нет.

– Папа, ведь он же на заводе.

– На заводе... Конечно, на заводе...

Он опять метнул взгляд на Бережкова, явно гордясь даже под сердитую руку младшим сыном. И мгновенно принял решение:

– Айдате к нему! Люба, забери велосипед!

27

На улице было еще светло, край неба был охвачен сияющими красками заката, только-только подступали сумерки, а в чертежном бюро уже горело электричество, выделявшее распахнутые, как и вчера, окна. Листья сиреневого куста, приходившиеся выше подоконника, казались более темными и четкими, чем нижние, уже неясные на глади фасада.

Степан Лукич направился было туда, к окну, но передумал и повернул к главному подъезду. Вахтер дружески его приветствовал:

– А, Лукичу наше нижайшее.

Но литейный мастер лишь кивнул и, пройдя вестибюль, зашагал по коридору. За ним, чуть поотстав, шли его спутники - Бережков и Андрей Никитин. У дверей чертежного бюро старик оглянулся на них, недовольно фыркнул сквозь усы, подождал, взялся за ручку и опять передумал. Достав из кармана потрепанный черный футляр, он вновь водрузил на нос свои очки в тонком ободке вороненой стали. Это сразу придало значительность и даже важность его подвижному горбоносому лицу. Он и сам, видимо, почувствовал себя по-иному: не выдавая запальчивости, спокойным, внушительным жестом открыл дверь и вошел: