Талант (Жизнь Бережкова)

– Здорово, воробышки! Как работенка?
– произнес он, улыбаясь.

– Погляди сам, - сказал Петр Никитин.
– Себя хвалить не будем. А, и Андрюша! И товарищ Бережков! Прошу, прошу...

Положив рейсфедер, он встал и движением головы откинул со лба непослушную прядь. Его волосы, тоже вьющиеся, темно-русые, казались на взгляд более тонкими, чем у старшего брата. Впрочем, потоньше была и фигура в парусиновой синей куртке, и шея, и очертания носа, и губы, и даже, пожалуй, усмешка. Он сделал знак, разрешая всем прервать работу, и продолжал:

– Прости, Андрей, никак не мог вырваться на матч. Говорят, была острая игра?

Андрей промолчал.

– И ребят ты не пустил?
– спросил отец.

– Не пустил. Нельзя. Вот дожмем проект и тогда выйдем на поле всей командой...
– Петр посмотрел на лица за чертежными столиками и невольно расправил плечи, потянулся.
– Побегаем, погоняем мяч.

Старик хмыкнул и опять метнул из-под бровей взгляд на Бережкова, явно довольный ответом своего младшего. Но, тотчас приняв суровый вид, он стал обходить столы, внимательно склоняясь над листами ватмана. Дойдя до белобрысого парнишки, у которого, как и вчера, запястье было испещрено полосками туши, старик проговорил:

– Ишь разукрасился... Чего чертишь?

– Вкладыш, Степан Лукич.

– Вижу, что вкладыш. Какой?

– Задний. Кулачкового валка.

– Так и отвечай... А почему мал приливчик? Я же указывал, чтобы приливчик делать толще.

Петр усмехнулся.

– Могу, отец, достать расчет.

– "Расчет, расчет..." Знаю, что расчет. А лить и обрабатывать так будет удобнее.

– Я твои доказательства обдумал. К сожалению, в данном случае они меня не убедили.

– Не убедили?
– закричал отец и сердитым жестом взбросил очки на лоб.

Однако, сразу спохватившись, не желая растрачивать заряда, он водворил очки на место и сказал:

– Отпусти, Петро, ребят на пяток минут. Пусть поразомнутся.

Петр снова усмехнулся.

– Пожалуйста...

Мастер пожевал губами, подошел к висевшему на стене в рамке большому чертежу "Заднепровье-100", постоял около него и, как только затворилась дверь за последним сотрудником бюро, круто повернулся.

– Что же ты, Петро, товарища Бережкова зажимаешь?
– спросил он напрямик.

– Никого не зажимаю. К этому московскому проекту я вообще не имею никакого отношения. Дело решает главный инженер. Но если у меня спрашивают мнение, я не скрываю, что вся концепция этого мотора мне чужда.

– А чем докажешь?

– Истина доказывается практикой. Вот построим наш мотор, и тем самым докажу.

– Что докажешь? У тебя будет мотор, у него калька. Ведь построить не даешь!

– Я же сказал, что не имею к этому...

Но старик уже не слушал.

– Почему ему не даешь доказать практикой? Что мы, не сможем, что ли, выстроить ихнюю машину?

В этот момент Бережков словно еще раз увидел гримаску на лице Любарского, услышал, как тот цедит: "Неужели вы серьезно думаете, что в этой дыре..."

А старик выпаливал:

– Чего затираешь человека, ежели за тобой правда? Выходи в открытую. Так я говорю, товарищ Бережков?

– Так, - сказал Бережков.

– Свое "я", вот что ты, Петро, хочешь доказать!

Петр спокойно парировал:

– А разве социализм отрицает личность, или свое "я", говоря по-твоему?

– Ах, режет, режет!
– не без восторга воскликнул старик.
– Да доказывай свое "я". Но не затирай и человека. Помоги ему. Вот поставим на испытании рядом два мотора и поглядим, чей будет верх.

Степан Лукич опять покосился на Андрея и на Бережкова, проверяя, находят ли его слова одобрение. Бережков медленно кивнул.

Петр опять хотел что-то ответить, но старший брат проговорил:

– Да, Петр, не по-партийному ты подошел к этому делу.

Это были первые слова, которые он произнес с того момента, как вошел сюда.

28

– Если вы предполагаете, - продолжал свою повесть Бережков, - что в результате этой моей встречи с чудеснейшей семьей Никитиных удалось сразу продвинуть наши чертежи в производство, то очень ошибаетесь. Впереди была еще долгая борьба. И на этот раз Любарский все-таки не принял чертежей под тем предлогом, что-де оборудование завода не позволяет изготовить столь сложную конструкцию, в которой поэтому требуются еще упрощения. Все это аргументировалось, казалось бы, самым деловым образом, очень обстоятельно и очень корректно, в официальном письме, под которым значилось: "главный инженер завода В. Любарский".

Бережков вернулся в Москву с этим письмом, скрежеща зубами, как выразился он. В Москве произошел резкий разговор между ним и Шелестом. Бывший младший чертежник впервые со дня своего поступления в АДВИ стал бунтовать против своего директора. Докладывая о встрече с Любарским, Бережков негодовал:

– Я ему крикнул, что уничтожу его.

– Глупо. В высшей степени глупо, - сказал Шелест.
– Вы отправились с определенным намерением: наладить отношения. А вместо этого...

– И не раскаиваюсь. И пойду дальше. Пойду прямо к Родионову...

– Ну вот, новая выходка... Родионову, поверьте, и без вас известно, что завод отказывается строить. Я писал и говорил ему об этом.

– Не так говорили... Не теми словами. У вас, Август Иванович, нет решимости сказать, что на заводе должность главного инженера занимает человек, которого надо посадить в тюрьму. Это холодный убийца, негодяй, который спокойно удавит наш проект... Вот как надобно писать Родионову.

– Извините, доносами не занимаюсь. И, знаете ли, не люблю, когда этим занимаются другие.

– Нет, вы не любите своего дела, Август Иванович. Мало любите свой институт, мало любите мотор. Из-за этого все может погибнуть.

– Все... Белый свет провалится. Вечные ваши неистовые преувеличения. Я, конечно, буду у Родионова. Доложу ему, что положение нетерпимо.

– Вот-вот...

– Но без ваших выпадов. Нельзя, Алексей Николаевич, компрометировать инженера. Это непорядочно. Существует честь корпорации. А вы ведете себя так, как будто ничего этого не признаете.

– Не признаю!

– Следовательно, у нас, к сожалению, разные представления о чести, о порядочности, - не без яда проговорил Шелест.

– Разные!
– с вызовом подтвердил Бережков.

Они не поссорились. Выговорившись перед профессором, Бережков на время угомонился, предоставив действовать Шелесту, но оба и много лет спустя помнили это столкновение.

29

Переговоры, переписка, препирательства между институтом и заводом продолжались еще два или три месяца. Наконец последовало вмешательство Центрального Комитета партии. Родионов доложил там, в Центральном Комитете, про этот безобразный случай волокиты. Директор завода был вызван в Москву, и с ним поговорили очень круто. Ему предложили без дальнейших проволочек и придирок приступить к сооружению "АДВИ-100". Начали строить. Прошло еще около года.