Талисман

— Почему дура? — спросил он.

— Потому что Виталька Резников — это гарантное несчастье,— категорически объявила Лариска и пошла на другой этаж.

— Гарантное — это гарантированное? — уточнил Дюк.

— Да ну тебя, ты еще маленький,— обидно отмахнулась Лариска.

И вот гарантное несчастье Маши стояло перед Дюком в образе Витальки Резникова и спрашивало:

— Ты, говорят, талисман?

Дюк во все глаза глядел на Витальку, пытаясь рассмотреть, в чем его опасность.

Витальку любили учителя — за то, что он легко и блестяще учится. Ему это не сложно. У него так устроены мозги.

Витальку любили оба родителя, две бабушки, прабабушка и два дедушки. К тому же за его спиной стоял мощный папаша, который проторил ему прямую дорогу в жизни, выкорчевал из нее все пни, сровнял ухабы и покрыл асфальтом. Осталось только пойти по ней вперед — солнцу и ветру навстречу.

Витальку любили девчонки за то, что он был красив и благороден, как принц крови. И знал об этом. Почему бы ему об этом не знать?

Его любили все. И он был открыт для любви и счастья, как веселый здоровый щенок. Но в его организме не было того химического вещества, которое в фотографии называется закрепителем. Виталька не закреплял свои чувства, а переходил от одной привязанности к другой. Потому, наверное что у него был большой выбор. На его жизненно столе, как в китайском ресторане, стояло столько блюд, что смешно было наесться чем-то одним v не попробовать другого.

Дюку было легче: его не любили ни учителя, ни девочки. Одна только мама.

Зато он любил — преданно и постоянно. У него была потребность в любви и постоянстве.

— Предположим, я талисман,— ответил Дюк.— А что ты хочешь?

— Я хочу позвать Машу Астраханскую на каток

— Так позови.

— Я боюсь, что она откажется.

— Ну и что с тобой случится?

— Да ничего не случится. Просто она меня ненавидит,— расстроенно сообщил Виталька.— Что ей сделал?

Дюк не сомневался в результате, поскольку pезультат был подготовлен самой жизнью и не требовал ни риска, ни труда.

— Ну, пойдем,— согласился Дюк, и они пошли десятому «А» в конец коридора.

Обидно было упустить такую возможность утвердиться в глазах старшеклассника, и не какого-нибудь, а Витальки Резникова, имевшего изыска но-подмоченную репутацию. Получалось, Дюк как бы примыкал к этой репутации и становился более взрослым.

Из десятого «А» навстречу им вышла Maша Астраханская.

На ней была не школьная форма, а красив фирменное рыжее платье, она походила в нем язычок пламени, устремленный вверх. Дюк обжегся об ее лицо.

Виталька схватил Дюка за руку, как бы зажил в руке талисман. Подошел к Маше.

Она остановилась с прямой спиной и смотрела на Витальку строго, почти сурово, как завуч трудновоспитуемого подростка.

— Пойдем завтра на каток,— волнуясь, выговорил Виталька.

— Сегодня,— исправила Маша.— В восемь.

И пошла дальше по коридору с прямой спиной и непроницаемым ликом.

Виталька отпустил Дюка и посмотрел с ошарашенным видом — сначала ей вслед, потом на Дюка.

— Пойдет, что ли? — очнулся он.

— Сегодня. В восемь,— подтвердил Дюк.

— А где мы встретимся?

— Позвонишь. Выяснишь,— руководил Дюк.

— Ни фига себе...— Виталька покрутил головой приходя в себя, то есть возвращаясь в свою высокородную сущность.— А как это тебе удалось?

— Я экстрасенс,— скромно объяснил Дюк.

— Кто?

— Экстра — сверх. Сенс — чувство. Я сверхчувствительный.

— Значит, водка «Экстра» — сверхводка,— догадался Виталька. И это был единственный вывод, который он для себя сделал. Потом спохватился и спросил: — А может, ты в институт со мной пойдешь сдавать?

— А полы тебе помыть не надо? — обиделся Дюк.

— Полы?— удивился Витька.— Нет. Полы у нас бабушка моет.

Зазвенел звонок.

Дюк и Виталька разошлись по классам. Каждый со своим: Виталька с Машей, Дюк — с утратой Маши. Правда, ее у Дюка никогда и не было. Но были сны. Мечты, А теперь он потерял на это право. Право на мечту. И все из-за того, чтобы сорвать даровые аплодисменты, утвердиться в равнодушных Виталькиных глазах. Но Витальку ничем не поразишь. Для него важно только то, что имеет к нему самое непосредственное отношение. Если «экстра» — то водка или печенье, потому что он это ест или пьет.

Шла география.

Учитель по географии Лев Семенович рассказывал о климатических условиях.

Дюк слышал каждый день по программе «Время», где сейчас тепло, где холодно. В Тбилиси, например, тропические ливни. В Якутии высокие деревья стонут от мороза. Встать бы под дерево в своей стеклянной куртке. Или под тропический ливень — лицом к нему...

— Дюкин! — окликнул Лев Семенович.

Дюк встал. Честно и печально посмотрел на учителя, глазами прося понять его, принять, как принимает приемник звуковую волну, Но Лев Семенович был настроен на другую волну. Не на Дюка.

— Потрудитесь выйти вон! — попросил Лев Семенович.

— Почему? — спросил Дюк

— Вы мне мешаете своим видом.

Дюк вышел в коридор. На стене висели портреты космонавтов. Гербы союзных республик.

Дюк постоял какое-то время как истукан. Потом прислонился к стене и съехал, скользя по ней спиной. Сел на корточки.

Из учительской с журналом в руке шла Маша Астраханская. Ее лицо светилось. Она двигалась, как во сне,— на два сантиметра над полом. Это счастье несло ее по воздуху.

Как она умела сливаться со своим состоянием! Дюк видел ее несчастной из несчастных. Теперь — самой счастливой из людей: А поскольку Виталька — гарантное несчастье, то она скоро вернется в прежнее состояние, и мелкие слезки снова покатятся по ее лицу, брови опять станут красными, а лоб в нервных точках.

Она будет перемещаться из счастья в горе и обратно. Может быть, это и есть любовь? Может быть, лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь...

Маша заметила Дюка, сидящего на корточках.

— Что с тобой? — нежно спросила она, как бы пролила на него немножечко переполняющей ее нежности.

— Ничего,— ответил Дюк.

Ему не нужна была нежность, предназначенная другому.

— Полкило пошехонского сыру, полкило масла и десять пачек шестипроцентного молока,— перечислил Дюк.

Продавщица — пожилая и медлительная — посчитала на счетах и сказала:

— Пять рублей шестьдесят копеек.

— А можно я вам заплачу?— спросил Дюк и протянул деньги.