Талисман

Дюка часто огорчало то обстоятельство, что Чехов умер задолго до его рождения и Дюк не мог приехать к нему в Ялту и .сказать то, что хотелось сказать, а Чехову, возможно, хотелось услышать. И очень жаль, что нет прямой связи предков и потомков. У Дюка -накопилось несколько предков, с которыми он хотел бы посоветоваться кое о чем. И их советы были бы для него решающими.

Дюк вздохнул. Взял с батареи рукав от своей детской пижамы, который выполнял роль тряпки и, в сущности, являлся ею, вытер пыль с полированных поверхностей. Потом включил пылесос и стал елозить им по ковру. Ковер посветлел, и в комнате стало свежее.

Далее Дюк отправился на кухню. Вымыл всю накопившуюся за три дня посуду. Заглянул в холодильник и понял, что надо бежать в кулинарию.

В кулинарии он купил на три рубля двадцать пирожных со взбитыми сливками, именуемых нежным женским именем Элишка.

Потом зашел в винный отдел, Встал в длинную очередь мужчин — хмурых и неухоженных, попавших под трамвай желаний. На оставшиеся деньги обрел болгарское сухое вино.

Это первый сабантуй на его территории, и надо было соответствовать.

Гости явились в два приема. Сначала пришли ребята: Хонин, Булеев и Сережка Кискачи.

Сережка был самый шебутной из всего класса. От него, как от бешеной собаки, распространялось волнение и беспокойство. И казалось, если Сережка укусит, заразишься от него веселым бешенством и никакие уколы не помогут. Он собирался поступать в эстрадно-цирковое училище на отделение, которое готовит конферансье.

Булеев — заджинсованный спортсмен. Он каждый день пробегал по десять километров вокруг микрорайона и вместе с потом выгонял из организма все токсины. Потом вставал под душ, смывал токсины и выходил в мир — легкий и свободный, В здоровом теле жил здоровый дух, равнодушный ко всякой чепухе вроде тщеславия и поисков себя. Зачем себя искать, когда ты уже есть.

Через полчаса пришли девочки: Кияшко, Мареева и Елисеева.

Кияшко явилась в платье на лямках — такая шикарная, что все даже заробели, А Сережка Кискачи сказал:

— Ну, Светка, ты даешь...

Мареева похудела ровно вполовину.

На ее лице проступили скулы, глаза, а в глазах одухотворенность страдания.

— Ты что, болела? — поразился Дюк.

— Нет. Я худела. До пятой дырки.

Мареева показала пояс с пряжкой «Рэнглер», на котором осталась еще одна непреодоленная дырка.

— Ну, ты даешь...— покачал головой Кискачи. Все свои эмоции — восхищение, удивление, возмущение— он оформлял только в одну фразу: «Ну, ты даешь...» Может быть, для конферансье больше и не надо. Но для публики явно недостаточно.

Оля Елисеева была такой же, как всегда,— кукла-неваляшка, с бело-розовым хорошеньким личиком. Она хохотала по поводу и без повода, с ней было легко и весело. В Оле Елисеевой поражали контрасты: внешнее здоровье и хронические болезни. Наружная глупость и глубинные незаурядные способности. Она училась на одни пятерки по всем предметам.

У Дюка, например, все было гармонично: что снаружи, то и внутри.

Итого вместе с Дюком собралось семь человек. Четыре мальчика и три девочки. Одной девочки не хватало. Или кто-то из мальчиков был лишним.

Сначала все расселись на кухне. Сережка Кискачи потер ладони и возрадовался:

— Хорошо! Можно выпить на халяву.

«На халяву» значило: даром, за чужой ечет. Светлана Кияшко спросила:

— Саш! У тебя еще биополя немножечко осталось?

— Какого биополя? — удивилась Мареева.

Она училась в другой школе м была не в курсе талисмании Дюка. А Светлана Кияшко ей ничего не сказала, дабы не расходовать Дюка на других. Она поступила, как истинная женщина, не склонная к мотовству. И Мареева тоже поступила, как истинная женщина,— скрыла факт обмена, чтобы выиграть в благородстве. А в дружбе фактор благородства важен так же, как в любви.

— А что? — настороженно спросил Дюк.

— У Бульки через неделю соревнования на первенство юниоров. Сходи с ним, а?

— Ты прежде у меня спроси: хочу я этого или нет? — не строго, но категорично предложил Булев.

— Булеев!— театрально произнесла Кияшко.— Хочешь ли ты, чтобы Александр Дюкин пошел с тобой на соревнования?

— Нет. Не хочу,— спокойно отказался Булеев.

— Почему? — удивился Хонин.

— Я сам выиграю. Или сам проиграю. Честно.

— «Честно»,— передразнил Сережка,— Ты будешь честно, а у них уже список чемпионов заранее составлен.

— Это их дела,— ответил Булеев.— А я отвечаю за себя.

— И правильно,— поддержала Оля Елисеева с набитым ртом.— Иначе неинтересно.

— Сам добежишь — хорошо. А если Дюк тебя подстрахует, что плохого? — выдвинул свою мысль осторожный Хонин.— Я считаю, надо работать с подстраховкой.

— Без риска мне неинтересно,— объяснил Булеев.— Я без риска просто не побегу.

— Это ты сейчас такой,— заметил Сережка Кискачи.— А подожди, укатают сивку крутые горки.

— Когда укатают, тогда и укатают,— подытожил Булеев,— Но не с этого же начинать.

— Правильно! — обрадовался Дюк.

Он был рад вдвойне: за Булеева, выбравшего такую принципиальную жизненную позицию. И за себя самого. Иначе ему пришлось бы подготавливать победу. Ехать к судье. И еще неизвестно, что за человек оказался бы этот судья и что он потребовал бы с Дюка.

Может, запросил бы, как Мефистофель, его молодую душу. Хотя какая от нее польза...

— Дело твое,— обиделась Светлана.— Я же не за себя стараюсь.

— А что Дюк должен сделать? — спросила Мареева.

— Ничего! — ответила Кияшко.

Мареева пожала плечами, она ничего не могла понять — отчасти из-за того, что все ее умственные и волевые усилия были направлены на то, чтобы не съесть ни одного пирожного и сократить себя в пространстве еще на одну дырку.

Дюк заметил: бывают такие ситуации, когда все знают, а один человек не знает. И это нормально. Например, муж тети Зины, Ларискин папаша, гуляет с молодой. Весь дом об этом знает, а тетя Зина нет.

— Пойдемте танцевать! — предложила Оля Елисеева и первая вскочила из-за стола.

Все переместились в комнату, включили Кияшкин маг и стали втаптывать ковер в паркет.

Танец был всеобщим, и Дюк замечательно в него вписывался. Он делал движения ногами, будто давил пятками бесчисленные окурки. Ему было весело и отважно.

Кискачи чем-то рассмешил Олю Елисееву, и она, не устояв от хохота, плюхнулась на диван всеми имеющимися килограммами. Ножка хрустнула, диван накренился. Все засмеялись. Дюк присел на корточки, исследовал ножку — она обломилась по всему основанию, и теперь уже ничего поправить нельзя. И как выходить из положения — непонятно.