Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история

«Дорогой сыночек…» — было написано там.

«Сыночек!» — громом отозвалось в его душе. Мустафа прикрыл глаза рукой.

Почему он сразу решил, что это обращение адресовано именно ему? Мало ли какие бумажки могли много лет хранить его бабушка с дедушкой?

Но этот всплеск сопротивления в его душе был последним. Мустафа вытер глаза и продолжил читать.

«…родной мой Наапет, если ты нашел это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я понимаю, как тебе жилось без папы и мамы, прости нас за это, если сможешь. Но иначе поступить мы не могли.

Моя имя Гоар. Я родилась и выросла в Аджне, в большой и дружной армянской семье. Со мною вместе росли и трое моих старших братьев: Гор, Нубар и Вараздат.

Твой дедушка, Наапет Перчян, разводил лошадей; у нас была большая ферма. Он был очень добрым человеком, и все знали, случись с кем беда, он всегда поможет.

Но началась война, а с ней и гонения на армян. Нас спасало лишь то, что у отца работало много людей, и они способны были защитить наш дом. Других порою спасали соседи. Так прошло несколько мучительных лет. И вдруг перед нами забрезжила надежда. Господь ниспослал просветление на наших правителей; заключив перемирие, они удалили турецких солдат из наших мест. А вскоре, 1 января 1919 года, в город вошли англичане. Разбой и зверства моментально прекратились. Мы смогли вернуться к родным очагам. Затем англичан сменили французы. Во французских войсках было много армян. Одного из них звали Геворг Бедросян. На фотографии, что в тетрадке, это он рядом со мной. Мы полюбили друг друга с первой встречи, с первого взгляда и скоро, с благословения моих родных, сыграли свадьбу. Для меня начались счастливые дни.

Так прошел год. В его канун родился ты. Тебя, моего первенца, назвали в честь деда. Мы с твоим папой часами проводили время у твоей колыбели. Все мечтали о том, когда ты вырастешь и станешь большим. Но вдруг все пошло прахом. Возобновилась война. Погромы вспыхнули с новой силой. Твоего папу в эти дни было не узнать. Его лицо стало черным от горя. С самого утра до поздней ночи он вместе с другими мужчинами обсуждал, куда нам деваться и что делать дальше.

Были такие, которые призывали спрятаться в Сирии. Но уходить было поздно, и такой переход мог бы стоить всем жизни. И тогда было решено обороняться. Всем мужчинам — и молодым, и старым — раздали ружья. Твой дедушка не только отдал им всех своих лошадей, но и сам, вместе с моими братьями и нашими работниками, вступил в ополчение. А твой папа показывал, как строить укрепления и рыть окопы. Но оружия не хватало. Ведь армянам под страхом смерти всегда запрещалось иметь хоть какое-нибудь оружие. Не знаю как, но нашим мужчинам удалось раздобыть старые охотничьи ружья. И все же многие были вооружены тем, что имелось под рукой, — вилами, топорами, ножами.

Французы отказались нам помочь. Узнав об этом, осмелевшие турки двинулись на Аджн. И вот с весны они начали осаждать наш город. В боях прошло все лето. Французы стали покидать наш край. Твой папа не подчинился приказу командиров и остался в осажденном городе, чтобы защищать меня и тебя. Но в августе твоего папу тяжело ранило. Его перенесли на последний корабль, который наутро должен был уйти во Францию. Он был без сознания, и я должна была поехать с ним. Но пока я собиралась с тобой в дорогу, по городу разнесся слух, что турки ночью займут порт, и капитан испугался, он отдал приказ, и корабль тотчас ушел в море. И когда я с тобою на руках прибежала на берег, корабль был уже у горизонта. Так мы остались с тобою одни.

А потом в город вошли турки, и начались ужасные события, о которых не могу писать. В страхе я вместе с другими женщинами спряталась в турецкой деревне, у друга нашей семьи Рауфа-аги. Но сегодня к нам зашел турецкий офицер и, увидев меня, понял, что я армянка. Он захотел забрать меня с собой. Но соседи окружили его и убедили его оставить это на завтра. Я скорее умру, чем позволю ему к себе прикоснуться. Я решила бежать. Но на дорогах очень опасно, и я пропаду, и если возьму тебя с собой, то со мною вместе пропадешь и ты. Добрые соседи убедили оставить тебя на их попечение. Если мне удастся спастись, то, когда все успокоится, я вернусь за тобой. Я верю, что так оно и будет. Я верю, что твой папа жив, что я найду его и мы снова будем вместе. А если нет, ты не бойся. Я буду охранять тебя с небес.

Твоя мама».

Последние строки он разбирал с трудом. Перед глазами стоял туман, страшная тяжесть навалилась на него и словно какая-то большая жаба взгромоздилась и тяжко легла на его сердце. Лишь резким усилием воли он заставил себя не закричать смертельно раненным зверем. Если бы кто наблюдал за ним в этот миг, то непременно поразился бы тому, как мгновенно он постарел на десять лет. Сложив трясущимися руками прочитанные листки и положив их в карман, он взял со стола копию письма и вышел на набережную. В горле стоял горький ком. Только теперь, прочтя последние слова мамы, он спустя столько лет наконец понял, кто спас его от неминуемой гибели однажды на войне в далекой Корее. Тогда во время одного из боев он вдруг оказался на земле от сильного толчка в спину, и тут же воздух над ним разрезала сухая автоматная очередь врага. Тогда, оглянувшись назад, он не увидел своего спасителя — за ним не было никого. Теперь все встало на свои места. То была МАМА, его МАМА… И впервые в жизни пелена слез застелила ему глаза…

Вечерело. Сгустившиеся сумерки уже слились с темной гладью Босфора. Вокруг разноцветными огнями сверкали витрины, горели фонари, и в их праздничном свете текла беспечная толпа. И Мустафа подумал о том, как же счастливы эти люди, ведь с ними не случилось того, что произошло с ним! А ведь совсем недавно и он был таким же счастливым, не подозревая об этом. Оказывается, что от счастья до горя — рукой подать…

Погруженный в свои мысли, он нетвердой походкой подошел к парапету набережной и, облокотившись на него, устремил свой взор на пролив. Там, через полоску воды, поделившую город между двумя континентами, осторожно, будто на ощупь, как люди в потемках, пробирались корабли. Вдруг до него откуда-то сзади, возможно, из покинутого им кафе, донеслась музыка. Ее первые же звуки заставили Мустафу вздрогнуть. То был старый шансон «Истанбул» в исполнении армянина Марка Аряна. Эта песня нечасто звучит по турецкому радио. И надо же ей было прозвучать именно тогда, когда Мустафа Гази узнал, что в его жилах течет армянская кровь! Тяжело вздохнув, старик сел в автомобиль и поехал домой.

Припарковавшись во дворе, он вышел из машины и по привычке посмотрел наверх. Он делал это всякий раз, возвращаясь домой поздним вечером, и каждый раз уютный свет, что источали его окна, наполнял какой-то необыкновенной теплотой его сердце. Но, увы, в этот раз оно оказалось безразлично и глухо к доселе радовавшей картине. Лежащая на сердце жаба лишь недовольно шевельнулась, слегка приоткрыв и вновь зажмурив от света окон свои жабьи глаза. Понурив голову, Мустафа вошел в свой подъезд и, поднявшись наверх, отпер свою дверь ключом. В ноздри сразу ударил вкусный запах горячей баранины. Несмотря на то что его дочь давно проживала в Германии, она не разучилась готовить турецкие блюда. Каждый раз, приезжая навестить отца, она радовала его чем-нибудь изысканным, и от одной мысли о том, что Лейла укрылась на кухне, у Мустафы всегда разгорался аппетит. Но только не на этот раз. Несмотря на то что весь день он не прикасался к пище, доносящийся до его ноздрей аромат оставил его как никогда безучастным.

Не успел он войти в квартиру, как ему навстречу вышла внучка и, обняв, крепко поцеловала. Несмотря на пережитые им потрясения, он почувствовал, что Кадира чем-то расстроена. В другой раз Мустафа непременно об этом ее бы спросил, но сейчас все, что не было связано со свалившейся на него новостью, казалось таким мелким…

Задумавшись, он не сразу увидел, что она держит в руках какую-то коробочку. До старика вдруг дошло, что внучка приготовила ему подарок.

— …Самая лучшая модель, и кнопки здесь крупные, тебе будет удобно, — говорила Кадира, доставая из коробочки сотовый телефон. — Я уже все настроила, здесь все наши номера. Вот посмотри, нажимаешь вот эту кнопку…

Она что-то объясняла ему, время от времени откидывая челку со лба, и было видно, что ее заботит что-то другое, а вовсе не то, сумеет ли дед воспользоваться этим подарком.

— Спасибо, родная. — Мустафа все же растянул губы в улыбке и, мельком глянув на телефон, опустил его в карман пиджака.

«Кадира грустна, я тоже невесел, — думал он. — У нее что-то случилось? Или мне только кажется, что весь мир теперь должен делить со мной мое горе?»

— Как хорошо, что ты подоспел. Мы как раз собираемся ужинать, — вернули его к действительности бодрые слова дочери, вышедшей из кухни с блюдом дымящегося плова.

Обняв и поцеловав Лейлу, он вошел в комнату и устало опустился на стул. Следом за ним появился его старший сын Демир и, приобняв Мустафу за плечо, сел рядом.

— Отец, ты нас приятно удивил. Мы ожидали тебя завтра, — сказал он, обращаясь к старику.

— Так получилось, — немногословно ответил тот.

— Ну и ладно, что так получилось, — довольно потирая руки, ответил Демир и спросил: — Может, хочешь привести себя в порядок после дороги?

— Да, ты прав, я пока приму душ, — спохватился Мустафа и, провожаемый внимательным взглядом сына, вышел из комнаты.