Там, где пехота не пройдет

А что же наш Суворов? Он танкистов

Умело роту в рейде возглавлял.

Был комиссаром, бил, как все, фашистов,

Себя среди других не выделял.

Рассказывая о своих походах,

С однополчанами, когда цвели сады,

Он вспоминал те боевые годы,

Своих друзей погибших молодых.

– Мы знали всё о точке невозврата,

Дойти туда, а как потом назад?

Коль повезёт – с победою обратно,

Но так ничтожен на возврат расклад.

Боекомплект, как водится, был полон.

И шли ребята сквозь огонь и дым,

Солдат в войне судьбе своей не волен,

Но как хотелось жить им, молодым.

Ребята в танке, как родные братья,

Будь командир ты или рядовой,

Хотел бы поимённо всех назвать я,

Тогда из них ведь каждый был живой…

В большом и крепком этом механизме

Я тоже был лишь винтиком одним,

Но вместе дрались мы во имя жизни,

Дух общий был в бою непобедим!

И пусть враги сильны, кто б сомневался,

Но знали мы, за что на смерть идём…

Мой командирский танк вперёд прорвался,

Топтал зенитки сталью, бил огнём.

Фашисты драпали. Из пулемётов

Мы укорачивали их неровный бег,

Потом добрались и до самолётов,

И – ну давай давить их в грязный снег.

Мы мяли «Хенкелей», их фюзеляжи,

Шли с «Юнкерсами» на земной таран,

Те складывались кораблём бумажным,

И разрывались с треском пополам.

Мы немцев проутюжили с размахом,

Снег превратив в кровавое желе.

Всё кончилось для немцев полным крахом:

Осталась эскадрилья на земле…

Думы о былом …

Итак, Суворов. Давние записки – клочки оставшихся нелёгких дат - о прошлом, о войне, однополчанах. Но, может, поздновато вспоминать…

В землице братья, имена их стёрлись, с кем я делился хлебом и махрой. Из боя выйдя, в танке засыпали в короткие от боя передышки одной семьёй уставшие бойцы, валясь без сил вповалку прямо в танке.

Хоть зной, хоть стужа, спать всегда хотелось. А до войны - гуляли по ночам, с подругами встречались, обнимались в родимой довоенной стороне. О светлой жизни, будущем мечтали, весь день в заботах, танцы вечерком, кружили в клубе вальсы и фокстроты, до зорьки провожали мы подруг, а утром с ног валились, засыпая, за что бранили старшие порой…

Эх, где ж вы, где, денёчки золотые, умчались в бесконечные миры, как облака по небу улетают, назад не возвращаясь никогда…

Марию встретил – милую малышку, голубку белокрылую свою! И чувство в нашем сердце народилось, и зацвело, как розовый миндаль. Её я средь других девчат приметил, ухаживая, сердце предложил. И, сочетавшись, мы с моей Маришей пошли по жизни торною тропой. Валера, сын родился в сорок первом - наш первенец, восторг я не таил, но тут война все планы оборвала…

Как сон кошмарный всё смешалось сразу: о Родине заботы, о своих… Разлились краски, в них беда и горе измазали Надежду чёрным цветом. Он с красным цветом – цветом нашей крови сливался, и с солёно-горьким вкусом - со вкусом слёз глотался тот коктейль. Четыре года смерти ненасытной, гулявшей по России и повсюду, пока не нахлебались все страданий, беды со жмыхом, горя с лебедой, пока войну, как бешеную псину, не пристрелили в логове её.

Сознание война перевернула, взяла нас в плен, согласья не спросив. Впиталась в поры, думы, души, судьбы, калеча и увеча миллионы, она вычёркивала прочь из нашей жизни родных и близких, сделав мир пустыней, как выжженная, знойная Сахара.

После войны войной мы долго жили, в воспоминаньях сердце бередя, и возвращаясь к прошлым дням жестоким.

И снились сны, в них люди появлялись, убитые друзья и сослуживцы, в них с немцем я по-прежнему в бою… Те вижу сны я, словно наяву. Вот и сегодня друг-однополчанин приснился: тихо постучался он в дверь мою, весь пеплом запылённый, с войны вернувшись запоздало так. Я распахнул – стоит с пустой котомкой, молчит, в глазах его стоит немой вопрос.

– Василий, ты живой? Тебя же в мае шальная пуля прямо у Рейхстага сразила в грудь… Погиб и Павлов, Муковоз и Пушкин. Ах, как же убивался я тогда…

Прошли мы всю войну с тобой как братья, под занавес обидно умирать… На жизнь тогда мы право заслужили, судьба с тобой жёстко обошлась. Конец войне, загадывали планы, хотелось петь, к Победе был лишь шаг… но смерть слепа, безжалостна, коварна, мне за тебя две жизни не прожить…

Штрихи к портрету

«Участник Курской битвы», - только строчка

Из биографии, что собственной рукой

Написана. И маленькая точка,

А что за нею, крохотной такой?

За ней и кровь, и смерть, потеря близких -

Не позабыть бы в суете теперь,

Скорбят, взметнувшись в небо, обелиски,

Но не учесть бесчисленных потерь…

Фашистский монстр возник, как из могилы,

Обрушился на нас в стальной броне,

Мы отступали, собирая силы,

Чтоб победить и выстоять в войне.

И где там место было человеку

Среди огня, железа, скоростей?
–

Не снилось ни шумерам и не грекам

Таких масштабов и таких страстей!

И здесь Суворов не сплошал, не сдрейфил,

В едином механизме он сполна,

Как молотом, бил по фашистской трефе,

И пятилась проклятая война…

Ещё шажок вперёд, когда Освенцим

Освободили, пленным волю дав,

Был поражён тем, что творили немцы…

Такого не забудешь никогда.

Нет слов, чтоб описать весь этот ужас,

Фашизма зверский щерился оскал,

Но зверя Гитлер был гораздо хуже,

Ведь зверь себе подобных не пытал…

В войне чего мы только не видали,

Весь этот адский на земле котёл…

И в том аду вдруг встреча, что не ждали, -

Танкист наш ротный брата вдруг нашёл. 5

Освенцим, как кусок свинца под сердцем,

Безвинных душ мильоны загубил.

Как символ смерти, высится Освенцим,

Пылает из разверзнутых глубин.

Там дети плачут в полосатых робах,

5

Действительный факт: танкист-однополчанин

И. Суворова при освобождении Освенцима встретил своего брата.