Там, где престол сатаны. Том 1

Мука кончается. Вино на исходе.

Дышат на ладан мука и вино…

…теперь все равно.

О чем я? Господи, помоги и помилуй!

Ладан есть. И лампадное масло. Отец Петр неисповедимыми путями.

Будто бы Святейший благословил по нищете и грехам нашим употреблять сок ягод. Против правил Святых отец. С другой стороны… И нет подтверждения от епархии. Но с другой стороны… Вместо лозы виноградной кустик брусники средь мха. В конце концов, быть того не может, чтобы тайна Преосуществления… Дух дышит, где хочет, и где хочет – добавим – творит, и творит – еще добавим – из чего хочет. Брусника вряд ли пригодна, ибо кисла. Всего лучше подошла бы черная смородина, особенно тот ее сорт, который в огороде у отца Петра.

Сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен. Набит стихами, как сундук тряпьем. Боже, очисти меня. Ниспошли на меня Святого Духа Твоего. Сожги меня пламенем Твоим. Освободи меня от ума моего. Просфора для рассудка всего лишь белый хлеб. Возьми немного воды, высыпь муки, обдай кипятком, положи соль и дрожжи… Сей очевидной правды отрицаюсь и припадаю к стопам незримой Истины. В ее сокровищах – сердце мое. И посему: мука с закваской – душа, вода – крещение, соль же есть та, о которой сказано: «Вы соль земли».

Христос рождается.

Христос распинается.

Без Жертвы нет Воскресения.

– Яко вземлется от земли… – громким шепотом говорил между тем отец Петр. – Яко вземлется… Отец Александр, ты что, забыл?!

– Яко вземлется от земли живот Его, – не взглянув на среднего брата, с дрожью в голосе произнес старший.

«Опять, – подумал отец Петр. – Не может без вдохновенья».

– Пожри, владыко, – тихо сказал он, и отец Александр, только что вырезавший из просфоры Агнец, нанес ему глубокую крестообразную рану копием.

Рана смертельная.

Жрется Агнец Божий, вземляй грехи мира, за мирский живот и спасение.

Земная жизнь Спасителя обрывалась здесь, в алтаре Никольской церкви, в граде Сотникове, затерянном в лесах срединной России. Чувствуете ли, сознаете ли, способны ли вместить в душу, иссохшую от житейских забот, соблазнов и всяческих скверн, сие превосходящее разум событие?! Скорбь и радость могут ли мирно сочетаться в ваших сердцах? Отчаяние и надежда? Еще не просохшие слезы – с улыбкой? Тьма – со светом? Христос на Кресте вольной смертью умирает. Един от воин копием ребра Его прободе, и абие изыде кровь и вода… Иисусе бессмертный, я Твой свидетель верный вместе с Матерью Твоей и любимым учеником Твоим!

Свидетелю – свидетель.

Отец Петр вздохнул.

Брату-священнику: войди в себя.

Еще брату: не лезь в вавилонскую печь, пока Бог не позовет.

И ему же: непосильная ноша ломает хребет.

– Благослови, владыко, святое соединение, – с нарочитой сдержанностью произнес он.

Слабой рукой в воздухе над потиром о. Александр начертал крест.

«Бедность наша, – подумал о. Петр. – Воды больше, чем вина».

Вынимая частицы из остальных четырех просфор, о. Александр клал их на дискос.

В честь и память Преблагословенныя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии…

В золотых ризах встала Царица с Тобой рядом, Сыном Ее и Господом нашим.

И Пророк, Предтеча и Креститель Иоанн сопутствовал Агнцу, и святые славные пророки Моисей и Аарон, а также Илия-пророк, ударом милоти своей остановивший бег Иордана и живым, в вихре, взятый на небо, чудесам же его дивлюсь, в них верю и чаю возобновления их в сильное поучение заблудших людей российских, и всехвальный апостол Петр, небесный покровитель брата моего, камня, в священнодействии целомудренного, и апостол народов Павел, и все прочие апостолы, сообщившие миру благую весть, а нам, пастырям, благодать Святого Духа, и святые отцы наши, святители, среди которых с особенным умилением присоединяю к Спасителю Филиппа Московского, бесстрашно обличившего царские злодеяния и сложившего голову за правду небесную, и мученики великие и святые, из них же первый – архидиакон Стефан, и преподобные и богоносные отцы наши, Сергий преподобный и Симеон преподобный, чудный молитвенник, чьи честные мощи я, недостойный иерей, лобызал всего месяц назад и, лобызая, любил всю праведную жизнь твою и благоговел перед иноческим твоим подвигом, и Косма бессребреник, и Дамиан бессребреник, и Пантелеимон, целитель и бессребреник, и все, о стяжании богатств не заботившиеся, все, Христа ради творившие добро, питавшие голодных, укрывавшие бездомных, спасавшие сирот и помогавшие вдовицам, и святые и праведные Богоотец Иоаким и Анна, и святой пророк Аггей, его же память ныне совершаем, и святейший Патриарх православный Тихон, от яростных гонений пытающийся уберечь, Господи, Церковь Твою, и живых помяни, Господи, и усопших, и мое недостоинство помяни, Господи, и прости ми всякое согрешение, вольное же и невольное.

Вся Церковь с Агнцем во главе.

И аз.

Дымом кадильным объята звездица.

И пришедши, звезда ста верху, идеже бе Отроча.

– Боже, Боже наш! – так громко воззвал о. Александр, что Григорий Федорович Лаптев, вместе со своим хором ожидавший начала великой ектении, в изумлении поднял седые брови и шепнул певчим, что батюшка, должно быть, ныне собирается взлететь никак не ниже седьмого неба. – Небесный Хлеб, Пищу всему миру, Господа нашего и Бога Иисуса Христа пославый, Спаса и Избавителя, и Благодетеля, благословяща и освящающа нас, Сам благослови предложение сие и приими е в пренебесный Твой Жертвенник…

Жертву сердца моего прими.

Лествицу мне подай, ступенями которой буду подниматься к Тебе.

Тобой живу, Тебя благодарю, Тебе глаголю: Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своей Матере, иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа Константинопольского, Златоустого, и всех святых, помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец.

Горло перехватило, и последние слова он вышептал хрипло, давя кашель и утирая внезапно выступившие слезы.

– Аминь, – тотчас сказал о. Петр и, потянув за шнур, открыл завесу царских врат.

Пока, собираясь складками, в сторону северных дверей алтаря уплывала небесно-голубая завеса, о. Александр положил на дискос еще одну, вынутую из неслужебной просфоры частицу.

– О здравии болящей рабы Твоей Ксении, – едва слышно проговорил он. – Ксюшу мою бедную спаси и сохрани и дай ей сил на трудную ее жизнь.

3

Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою… Буду служить Тебе, Господи, во славу Твою. И кадило – как жертва Тебе в руке моей. Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог…

С привычной сноровкой, коротким движением кисти: раз – два.

Вверх – вниз.

Вперед – назад.

Жертвеннику Твоему.

И престолу.

Возношение наше.

Ниспошли в ответ благодать Духа Твоего святого.

С кадилом этим служил еще дед; ему же досталось оно в дар от друга детских его лет, сотниковского мещанина Василия Смирнова, двадцати лет отроду ушедшего в Шатровскую пустынь, там до кончины своей подвизавшегося и бывшего близким свидетелем духовных подвигов преподобного Симеона. Больше того: сие кадило было будто то самое, с которым однажды в Святой и Великий Четверток служил преподобный, в дивный тот день после малого входа и слов: «Господи, спаси благочестивые и услыши ны», пораженный, как громом, видением Господа нашего, Иисуса Христа, в свете и славе шедшего по воздуху.

Жертва Богу дух сокрушен…

Слабым чистым звоном откликались звонцы: длинь – длинь. И цепочки звякали при каждом взлете кадила, и угль внутри мерцал красным глазом, и сизоватое облачко вырывалось наружу, веселя сердце своим благоуханием. Выйдя из алтаря, о. Петр окадил царские врата, иконостас, спустился с солеи и от севера к югу вкруг двинулся по храму. Святитель Николай зорко глянул на него; заточенный в темницу Христос встретил скорбным взором; и Богородица Казанская, свою голову склонившая к голове Сына, мягким взглядом проводила его.