Там избы ждут на курьих ножках...
Шрифт:
— Ты там, потому как перестала идеалом себя считать! — Дьявол пощупал зеркало. — Ты видишь в нем только свои недостатки, которые у тебя здесь! — он постучал пальцем по ее лбу. — А оборотни свои оборотнические способности недостатком не считают. Скорее всего, они даже не поймут, что это зеркало!
Маньке жутко захотелось пролить слезу.
Неудачи преследовали ее одна за другой. Лицо ее в зеркальном отражении проступило еще явственнее. Это был конец, ее конец: ей оставалось пойти в лес, чтобы не подставить под удар избу, лечь и дождаться, когда оборотни растерзают несчастливое бренное тело…
— Манька, это еще не конец, — успокоил ее Дьявол, как всегда, прочитав ее мысли, и снисходительно добавил: — Гаденышем буду, если начну в себе сомневаться.
— Вряд ли она постыдиться убийства! Ей не привыкать… — хмуро промычала Манька, открывая в своей внешности изменения не в лучшую сторону.
Она вдруг почувствовала, что от усталости, голова стала чугунная, все тело сделано из ваты, а еще что вряд ли ей хватит сил доползти до постели. Теперь она виделась в зеркале полностью: с синяками вокруг глаз, с синяками от камней, которыми потчевали ее черти, вся такая неказистая и убогая… Она вспомнила, что до полнолуния оставалось две с половиной недели. На чистку избы от чертей ушло слишком много времени…
И зеркало, будто в насмешку, отразило ее синюшными и зеленоватыми припухлостями, намекая на скорую смерть…
Она попыталась что-то сказать, но Дьявол решительно перебил:
— Завтра! Все оставляем на завтра — тебе надо поспать! Утро вечера мудренее…
Глава 15. Крест крестов и кривое зеркало
Как доползла до постели, Манька уже не помнила. Может, Дьявол донес. Уснула она где-то на ступенях лестницы подвала, а проснулась в предбаннике и, наверное, время близилось к полудню. Через открытую дверь было видно, что солнце восходит к зениту, но еще далеко от него. Оно светило через открытую дверь прямо ей в лицо.
Лето летом, а солнце все же было зимним — всходило поздно, заходило рано.
Дьявол хлопотал у костра и напевал себе под нос: «Твой образ белым облаком летит! Белым-белым-белым снегом скрыт! Я пожелать могу лишь миллион удач, — он как-то вскинулся и пропел тише, но Манька услышала, — О, королева всех ментальных передач! Скромная, милая, самая красивая…»
От ночного настроения не осталось и следа. Победа над чертями уже выветрилась из головы, и сейчас, когда их не было, казалась не такой значительной. Общегосударственным коллективным мнением чертей на свете не существовало — и скажи она кому, что чертей извела, кто поверит?
Последние слова Дьявола причинили ей боль. Нет, Дьявол не любил ее. А ведь она провела с ним столько времени, что в последнее время ей казалось, будто шли они, как друзья, которые делят между собой горести и радости. Железного каравая деление не предполагалось: Дьявол вообще ничего бы не ел, если бы не поднимал ей аппетит своей компанией, делая вид, что ест. После, когда она обнаруживала съеденное им у себя в мешке, когда садилась передохнуть на привалах, ей иногда казалось, что не целомудренную вампиршу он любит, а ее, — бестолковую, пропахшую смолой и покойниками, уязвленную до кости, с тяжелой ношей на спине, которую она несла безропотно и терпеливо. Запах так въелся в кожу и одежду, что и изба-баня с первого раза не отмыла ее.
Но нет, не желал он ей светлую жизнь! Мало Радиоцарице той любви, которую имела от всея государства? Где справедливость? А что ждать от людей?
У Дьявола в ее путешествии был свой интерес: столкнуть лбами умницу и королевских кровей особу и ее, безродную и бестолковую. Зачем, она не знала, но интерес, в части замысла встреча лицом к лицу, с ее планами совпадал полностью. Именно поэтому все трудности она сносила смиренно. Давно решила, что будет учиться всему, что удастся разузнать. А если Дьявол учить не захочет,
то попробует как-нибудь сама достать знания, наблюдая за ним. О нечисти Дьявол знал много, и даже вроде бы невзначай брошенные замечания содержали ту или иную информацию. Хоть и сильно уставала, принимала она помощь с благодарностью — все могло пригодиться. И физические нагрузки. А вдруг за волосы придется Благодетельницу оттаскать?! Так, незаметно для себя самой, научилась отбивать удары, падать, чтобы не ушибиться, ловко бегать и прыгать, прятать следы, готовить пищу из того, что под рукой, не бояться ни черта, ни зверя — даже управляться с топором и посохом, которые могли стать опорой в пути или мощным оружием против неприятеля…Немногая нечисть могла бы понять, что ей достался самый интересный и обаятельный Бог.
Манька и сама не знала, ради чего так хочет увидеть Благодетельницу, укравшую ее душу, соблазнив вампирскими посулами. Но сама идея и ее воплощение казались очень важной задачей, будто от этого зависела жизнь. В принципе, так оно и было. Если свиделась бы с Благодетельницей, и сумела рассмотреть и услышать голос ее, может, смогла бы вспомнить слова, брошенные в землю, когда она лежала перед вампирами без сознания — а пока каждое слово становилось перстом чужого Бога.
Слова из земли были не просто слова — стрелы, облаченные в истину, хоть и лживые.
Ей бы только увидеть вампирское личико, которое искусственно испоганило ей жизнь — и плюнуть! А лучше разок вдарить! И пусть она будет одна-одинешенька среди старой-престарой бессмертной нечисти, и пусть Дьявол будет на стороне врага — она не будет побежденной.
А там и умереть не страшно!
Манька зажмурилась от удовольствия, когда проехалась по приятной мечте…
Она приберегала ее с той самой поры, как узнала, что вампиры делают с человеком, чтобы заполучить свое благосостояние. Мечта обречь Благодетельницу на муки приятно щекотала сердце — хотелось бросить ей в лицо, что она самое мерзкое отвратительное чудовище — и не сломала ее! Пусть будет, что будет, решила Манька, а там как-нибудь разберется.
И вдруг поймала себя на мысли, что рассуждения ее сходны с теми, как когда потеряла из виду вход в пещеру, и черт, вспрыгнув на спину, завладел головой, с той лишь разницей, что в тот момент мысли не предполагали сомнений, а сейчас она могла размышлять над ними. И первое, что пришло в голову, что у мечты нет ни начала, ни конца, будто она застыла во временном пространстве. Сам собой напрашивался вопрос: а что она будет делать потом? Она уже не думала как раньше, когда отправлялась в поход, что Радиоведущая поймет ее или утрется плевком и начнет оправдываться перед нею. Она осознала: губительница — вампир, ее благословляли оборотни, черти блюли ее счастье, сам Дьявол помазал ее на престол, и люди служили ей верой и правдой!
Ответ так красиво не приходил.
«В том-то и дело, что верой!» — подумала Манька с горечью. Стали бы люди служить, если бы знали, что правит ими вампир, упиваясь людской кровью?
И ответила себе с ужасом — да, стали бы!
Даже те, кто был предназначен на мясо. Люди опускались до уровня неразумных, отвратительных созданий. Слово-то какое: «бич», «бечевка» — как веревка, которую остается надеть на шею, после бичевания. Богатая была у народа фантазия, он всегда точно подмечал сопутствующие слову обстоятельства. И каждый мечтал стать частью толпы, что могла отринуть в один миг, когда кровью насытились вампиры, боялись, старались показать себя не загнанной лошадью, на которой еще можно пахать и пахать. Ни один не протестовал, жили какой-то своей сумрачной жизнью, ожидая каждый день, что судьба-злодейка проявит жалость. А могли бы собраться и отстроить крепость. Мало разве камней на угорах и реках, или глина перевелась? Или деревья у Царицы радиоэфира пересчитаны? Ради чего спали в подвалах здоровые мужики и бабы? Даже когда им рвали глотку, они не проклинали своих мучителей, покорно подчиняясь судьбе. О, нет, завидовали! И когда спрашивала, отвечали: так это раньше народ мог, а нынче время другое, всяк за себя!