Там избы ждут на курьих ножках...

Нет, не зря Дьявол разломил ветви неугасимого поленьего дерева, втыкая черенки во многих местах. Тут лето было обширнее и по размеру, и по размаху. Прогрелся и далеко зазеленел даже прилегающий к лугу лес, из которого в сторону реки все еще текли ручьи растаявшего снега. Наверное, пора было запасаться свежими вениками.

Сделав четыре круга, она остановилась у стола, отдышалась, едва кивнув, когда Дьявол пожелал ей доброго утра. Она никогда не отличалась воспитанностью, там более теперь, когда уличила его в любви к Радиоведущей. Буркнула в ответ что-то нечленораздельное, села за стол и набросилась на еду.

По мере того, как приходила сытость, Манька уже начала подозревать, что, может быть, привязанность к Помазаннице у Дьявола связана с его ответственностью за свое детище, а не любовь — нелюбимой себя она не почувствовала. «Может, — подумалось, — и не будет он смеяться вместе со всеми?» Она посмотрела в его сторону, но Дьявол равнодушно и отстраненно тщательно пережевывал пищу, чего обычно не делал, глотая еду целиком.

Этих раков она в котомке не найдет! — пожалела Манька, гадая, читал он ее мысли или нет?

Лучше бы не читал!

Горбушка железного каравая елась, как свежеиспеченный пшеничный хлеб. Она умяла за обе щеки целый ломоть, и доброжелательно растянула рот до ушей, выражая свою признательность, чтобы Дьявол улыбку ее обязательно заметил. Дьявол отстраненно и не улыбчиво, а передразнивая, ощерился в ответ, растянув рот и обнажив все свои зубы.

«Читал!» — расстроилась Манька, почувствовав себя ненадолго виноватой.

После сытного приема пищи хотелось полежать, но Дьявол расслабиться не позволил.

— Маня, время поджимает, — сказал он строго, убирая остатки пищи в тенечек. — Вот умрешь, и будешь лежать тихо-тихо, долго-долго… Телом, пока не сгниешь. А сознание будет искупать твою лень! Нам надо зеркало так установить, чтобы оборотни на отражение полюбовались.

— Наше зеркало еще криво показывает, — пробурчала Манька, нехотя топая вслед Дьявола, который уже поднимался по ступеням старшей избы.

Боялась Манька Дьявола и уважала за непонятные его качества.

Она так и не поняла, то ли он есть, то ли его нет. То есть, быть то он был, но как-то странно — весь какой-то не существующий: проходил сквозь стены, впрочем, и сквозь него при желании можно было пройти, то он говорил, что не умеет ничего — ни взять, ни выстругать, ни дать в зуб ногой, а то тучи раздвигал. И даже обед готовил не по-человечески — рыба сама выбрасывалась на лед, раки выползали дружным строем, шишки шелушились на кедрах и, как снежинки, семечки сыпались в ведерко, которое он подставлял. Вроде был с душой, а нечисти наплодил, аж, тошно, и знал много. Странный был — порой до неузнаваемости.

Иногда ей хотелось спросить про старика, которого она частенько видела под его плащом: был он, или не было его, а если был, то почему сам он вдруг белое на себя напялил, когда избу сканировал?

И ведь правильно говорят; с кем поведешься, от того и наберешься…

Чувствовала она себя обычным человеком — но вот с нечистью воюет, как какой-то богатырь из древних зашифрованных посланий, которые ей все сказками мнились. И билась с преступными элементами, с чертями, хоронила покойников, спасая избы… А кому не мнятся? И на тебе — покатился клубочек. Сказка ложь, да в ней намек, почитай-ка по-Дьявольски и выучи урок. Теперь то она знала, что имел в виду сказочник, когда при каждом послании оставил приписочку: по усам текло, а в рот не попало. Сколько меда выпила, когда слушала истории про Ваньку или Василису, а еще про других богатырей и жадных царей, но ведь и подумать не могла, что правду о себе сказывали герои, тоже в рот не попадало. Получалось, Ванька Ванькой, а голова у него богатырская была, резвился с Бабой-ягой и чертями, доставая Кощея Бессмертного. У Ваньки Кощей, а у нее Кощеиха… Смерть у них, должно быть, похожая — интересно, какую такую иглу герои доставали? Дьявол что-то говорил про игольницу с несколькими иглами, и каждая в своем месте… Уж не ту ли, что в сердце вампира лежит на другом краю земли?

Избушка радостно распахнула дверь, так что Маньке даже показалось, что у нее в уголке окошка блеснула радость.

Она давно воспринимала избы, как одушевленные существа.

Были они с такими же неимоверными странностями, как Дьявол: кудахтали, дрова собирали, топили сами себя. Наверное, и пироги пекли. Что-то же кашеварила изба тихо сама с собою: попробовать ее стряпню, когда вся она была забита трупными останками, Манька отказалась наотрез. Болели своими избушечьими болезнями, насколько можно это сказать о избушках, имели привязанности и антипатии, независимые были, со своими характеристиками, со своими… смешно сказать, избушечьими мыслями. Ведь как-то же приняли решение и пошли через лес, чтобы искать у нее понимания и помощи! И изба-баня не осталась в той земле, сопровождала самую больную избушку на всем пути. И не просили, ждали, когда сама позовет, как дворняг каких. Значит, верили, что не останется она безразличной к их судьбе.

Теперь вот огород развели…

Манька оглянулась, бросила взгляд на грядки, пожала плечами и вошла в избу.

Зеркало отразило ее не то, что криво, половинчато.

Нашло способ, чтобы объяснить ей, что не додумала она одной стороной.

— М-да, — молвил Дьявол, постояв у зеркала. — Не имею я ничего сказать, просто посмотрись и пойми, какой у тебя сегодня ум.

— И что сие значит? — полюбопытствовала Манька, тупо пялясь на свое половинчатое отражение.

— А ты догадайся с трех раз, — предложил Дьявол.

Сам он в зеркале не отражался, не имея ничего общего с материальностью. Или с ним никогда не было такого, чтобы он в себе засомневался.

Пока Манька думала, начала проявляться вторая ее половина.

— Не в ту сторону думаешь, — сообщил Дьявол, наблюдая за Манькиными трансформациями. — Мне было бы приятнее на него смотреть, если бы ты там не показывалась вовсе.

Манька расстроилась еще больше.

— Я красивая, я счастливая, я интересная, — занялась она аутотренингом, но зеркало так не думало, потому что она там стала ярче. — Тьфу! — плюнула она и тут же пропала.

— Теперь совсем другое дело! Можешь же, когда захочешь! — прищелкнул языком Дьявол, сделав жест рукой в сторону зеркала. — Такая ты мне нравишься больше!

— С чего начнем? — поинтересовалась Манька. — Проверим, сколько чертей осталось, или сразу зеркалом займемся?

— И то и другое. Ты пойдешь проверять чертей, а я останусь и попробую рассмотреть его с других точек зрения. У меня их, как известно, девять, так что иди, не надоедай мне!

Как можно иметь девять точек зрения, Манька не представляла, но не удивилась, недвно у нее тоже появилось еще одно — с затылка. Согласно кивнув, она отправилась в горницу.

Получилось не сразу, то ли свет мешал, то ли еще что, но она никак не могла сосредоточиться. Были какие-то сомнения, что делает правильно, но вдруг уловила, почти у самой стены шевеление и поняла, что этот интересный субъект и закрывал вход в пещеру. Пещера уже не была такой каменистой, скорее, пещерка, выемка — земляная и неглубокая.

— Я такая страшная, я такая некрасивая, я само чудовище, — причитал черт. — Все, все любят не меня! Никто про меня песни не поет, именно мне мысли не посвящают, недостойная я! А-а-а-а! — рыдая, черт стал валяться по полу и колотить ногами.

Манька опешила — ну, надо же, достал таки с утра!

А пел Дьявол про нее, просто понял, что она проснулась… Он же мысли читать умеет! — вспомнила она. Совсем из головы вылетело. Наверное, ждал, когда проснется, и специально подразнил ее.

«Задам я тебе сейчас перца!» — подумала Манька, двигаясь задом наперед к входу.

— Любить себя надо, любить! И будет у тебя много-много всего, будут песни тебе петь, стихи сочинять, денег тебе дадут, — ворковала Манька слащавенько, пока черт не исчез. — Я вот тоже сегодня облажалась…