Там, на сухой стороне

В эти часы я точно не думал о золотоволосых девушках, просто жалел, не зная, что предпринять, да и посоветоваться было не с кем.

Развел маленький костер и в одном из котлов, что привез отец, начал кипятить воду. Клянусь, он все продумал заранее: захватил все, что могло понадобиться.

Я распаковал вьюки и начал копаться в вещах, чтобы посмотреть, что там у нас есть. Нашел банку белого порошка, которую отцу дал один старый джентльмен и сказал, что он помогает при царапинах от колючей проволоки. Ни разу не видел колючей проволоки, но что такое царапина, как не маленькая ранка? Поэтому, когда я в очередной раз промывал рану отца, я засыпал ее этим белым порошком.

Когда люди живут вдалеке от врачей, они готовят собственные лекарства, и некоторые из них действуют на редкость здорово. Я поставил кофейник и набрал еще хвороста для костра. И укрепил наше укрытие.

Откуда я знал — может, банда Моуэтта сидит на краю каньона и ждет ночи, чтобы на нас напасть.

Приготовив кофе, оставил на минуту отца и спустился к ручью набрать воды для бульона.

Когда я вернулся, отец уже шевелился. Не знаю, как долго продолжалось кровотечение, прежде чем я его заметил. Может, сразу после первой пули, но то, как его рубашка пропиталась кровью, испугало меня до жути.

Никто из бандитов не показывался. Наверное, они вообще не спускались в каньон, но я не стал рисковать и подниматься наверх. Если меня убьют, отец останется здесь умирать или выкарабкиваться в одиночку.

И вот я сидел, ждал и мечтал только об одном: чтобы пришел хоть кто-нибудь. Только вряд ли кто-нибудь появится, разве только Оуэн Чантри, но и он едва ли найдет нас в этой дыре.

Я действительно волновался за отца и никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким.

Когда отец открыл глаза, полдень уже давно прошел. Я тут же принес ему кофе и поддерживал голову, пока он сделал пару глотков.

— Что случилось? — спросил он.

— Тебя ранили, па. Не слишком тяжело, это наверняка, но ты потерял много крови. Ты должен лежать, не двигаясь, и отдыхать. Никто не приходил. Я ухаживал за скотом, и построил оборонительные укрепления, и зарядил винтовки, и все ждал, что кто-нибудь придет…

Он закрыл глаза, затем выпил еще немного кофе. Похоже, он ему помог, и тогда я настрогал в кастрюлю вяленого мяса и хорошенько размешал все над огнем. Скоро у нас был готов отличный бульон.

— Чантри придет, — сказал отец. — Тогда все будет в порядке.

Его замечание вроде как разозлило меня.

— Он нас не найдет, даже если захочет. А если и найдет, то все равно не справится с Моуэттами и сбежит. Нам надо сидеть здесь, пока ты поправишься, а потом выбираться отсюда и уезжать.

— Здесь наш дом, сынок. Мы никуда не уедем. Мы вернемся на ранчо и снова отстроим его. Я уже достаточно побродяжничал: шатался по белу свету с тех пор, как помню себя, но хватит — теперь я останусь здесь. Может, это не самая лучшая земля, может, она далеко от всяких городов, но я могу назвать ее своей. Мы остаемся.

К тому времени, как я напоил его бульоном, солнце скрылось, по стенам каньона сгустились тени. Я допил бульон, затем отвел скот на водопой и обнаружил лужок, растянувшиеся вдоль ручья. Притащив несколько жердей, валунов и сучьев, соорудил подобие корраля. На ночь травы хватит.

Потом взял винтовку и окликнул отца:

— Па?

Он что-то ответил невпопад. У него начался жар, и он бредил. Я хотел подняться на край каньона, чтобы осмотреться.

Я поворачивал голову, когда заметил, что Мэри настороженно подняла уши. Мэри — это наша тягловая лошадь, большая и сильная, но с кротким и добрым нравом. Она внимательно вслушивалась в темноту — кто-то приближался.

Не было слышно ни звука. Ни шороха. И я тоже вслушивался изо всех сил.

Мэри все еще прислушивалась, но она уже не казалась такой настороженной. Может, это был какой-нибудь зверек. Я уже почти поставил винтовку, когда кто-то заговорил:

— Доби? Можно войти в лагерь?

Это был Чантри. Он — ясно как день.

— Заходите, — сказал я, чувствуя, что у меня гора с плеч свалилась. Никогда в жизни не чувствовал такого облегчения: ведь теперь я не был один, с больным отцом на руках.

Чантри пешим вышел из-за деревьев и остановился, чтобы я убедился, что это он. Потом подошел к костру и кинул взгляд на отца:

— Что с ним?

Я ему все рассказал. Отец спал. Чантри сказал, пусть спит, сон, мол, лучший лекарь, но когда он проснется, Чантри посмотрит его рану. А потом добавил:

— Со мной Марни и старик.

— Какой старик?

— Он много лет живет в горах… во всяком случае, он это утверждает.

— Никогда не видал здесь никакого старика. Вы уверены, что он не один из тех?

— Уверен. Во время недавней перестрелки у меня был случай убедиться.

Он подошел к опушке рощи и тихо позвал кого-то.

Они вышли — девушка, уставшая, но все равно очень красивая, и старик, до того древний и седой, что мне показалось, будто он встал из могилы. Однако двигался он легко и проворно, а по тому, как он схватил кофейник, можно было подумать, что он его собственный.

— Поспи, Доби, — сказал мне Чантри, — я погляжу за твоим отцом.

Ну… я и вправду устал.

Они подбавили хвороста в костер, и когда я улегся спать, расселись вокруг выпить кофе.

Наш дом сожгли, скот разогнали, а отца ранили. У меня была пара сломанных ребер, на краю каньона ждали люди, готовые убить нас, но я заснул. Только я закрыл глаза, как пришлось снова открыть их, потому что вовсю светило солнце. Вокруг было тихо.

Я сел и огляделся. У костра сидела Марни Фокс. Невдалеке лежал отец, под головой у него была куртка.

Чантри не было.

— Где Чантри? — спросил я.

— Поехал к дому.

— Там нет дома, его сожгли. Он только зря потратит время.

— Не сожгли, Доби. Старик смотрел в подзорную трубу, и оказывается, дом стоит. Верно, часть его сгорела, но он стоит.

Конечно, я должен был догадаться. Надо очень постараться, чтобы поджечь такие крепкие, отесанные, хорошо подогнанные бревна.

Я пошел к ручью, умылся, сполоснул рот и как можно тщательнее причесался пятерней.

Когда я вернулся к костру, Марни налила мне кофе. И в это время вернулся Оуэн Чантри со стариком, который выглядел как ходячий скелет.

Чантри нес охапку книг, некоторые из них были обуглены.