Там, откуда родом страх

– Ну что, зря переживали, все гладко прошло?

Отец промолчал, отвернулся, на его полном лице четко обозначились желваки. Мать тихо заплакала:

– Что ты с нами творишь?

– Я такая, какой вы меня воспитали, – довольно жестко парировала Елена, взяла материну рюмку, поколебавшись в выборе между водкой и вином, налила водки и выпила ее одним глотком. – Я же задала конкретный вопрос.

– Да все получилось. Только уж больно гладко, – ответила мать. – Этот Петр, видать, не блещет умом. Квелый, как теленок.

– Ошибаешься, он не дурачок. Любит он меня, по-настоящему любит. От того и тошно на душе.

– Доченька, так как же еще позор наш скрыть? Ведь это хорошо, что любит. Вот отец меня одну всю нашу совместную жизнь любит, так это же огромное счастье. Такое нечасто в жизни встречается. Ему седьмой десяток, а я все еще люба, он все еще мужчина. И у вас все будет хорошо. Парень он видный. Стерпится, слюбится. Знаешь, я иногда думаю, что быть любимой лучше, чем самой любить. Правда, я сама этого не испытала.

– То, что сосватали, это только полдела. Дальше-то как быть? – удрученно спросила дочь.

– У влюбленных глаза закрыты, они замечают только то, что хотят видеть, а Овчинниха молчать будет. Не в ее интересе языком молоть. Она хорошие деньги получила и еще получит, если правильно будет вести себя. А как дальше быть, она и этому научила. Все будет хорошо. В крайнем случае, я сама воспитаю будущего ребенка. Не старая еще, сама бы родила, если бы Бог дал.

Глава третья

В молодости Егор Воронов был первым ухажером в слободе. Ему прощались многие шалости. Девок он не портил, промышлял по вдовам да веселым мужниным женам. Своих зазноб он не подводил. Даже во хмелю не хвастал похождениями. Оттого и шло все чинно и гладко. Не был он причиной ни одного семейного скандала. Так жил весело и беспечно двадцать пять лет, а на двадцать шестое лето на сенокос произошло то, что круто изменило его жизнь и навсегда убило в нем беспечность и веселость. Слободчане косили траву на своих делянках, которые из поколения в поколение сохранялись за владельцем без всяких документов и были неоспоримым правом владельца. Косили обычно по росе, по утренней прохладе. С наступлением жары уходили домой, чтобы под вечер вернуться и переворошить скошенное. Так сено сохло быстрее, а непогода могла случиться в любой день. Егор устало шел через чужие делянки, неся на плече литовку. На некоторых делянках сено уже было сметано в небольшие копны. Сегодня он задержался, докашивая остаток. Солнце стояло высоко, было жарко и душно, по спине меж лопаток стекал пот. От скошенной травы исходил дурманящий аромат, было тихо и безлюдно, все делянки давно опустели. Так и брел он в полном одиночестве, ни о чем не думая, пока его путь не перегородили стройные девичьи ноги. В тени копны спала Клавдия, дочь слободского сапожника, девка бойкая и острая на язык. Одна нога была согнута в колене, отчего юбка задралась почти до самых бедер. Егор оторопело смотрел на бархатистую белизну незагоревшего тела, пока в нем не забродили противоречивые чувства. Сначала он хотел обойти неожиданную преграду и тихо уйти. Евдокия ему не нравилась за болтливость и чрезмерную самоуверенность. Но белая обнаженность магически притягивала к себе. Он присел и положил литовку на траву. Теперь ему стал виден холмик рыжеватых волос у нее под животом. Он осторожно прикоснулся к нежной коже. Прикосновение было совсем легким, но ресницы девушки дрогнули, и влажные ото сна глаза глянули на него. Рука потянулась, было, одернуть юбку, но замерла на полпути. С глаз сошла сонная пелена, и в них появились насмешливые огоньки. Егор принял вызов, его руки смело прошлись по ее обнаженным ногам, подняв юбку еще выше. Она выпрямила согнутую ногу и отвела в сторону. В висках Егора застучали молоточки, он рывком навалился на нее всем телом. Девка коротко охнула, дрогнув всем телом, и замерла.

Егор часто и горячо дышал, уткнувшись сухими губами в ее шею, медленно остывая. Потом резко откинулся и сел. Евдокия лежала еще какое-то время, не шевелясь, потом медленно села и стала нехотя оправлять юбку, словно не могла налюбоваться белизной своих ног. Кое-как справившись с ней, подняла на Егора счастливые глаза:

– Теперь – то уж никуда от меня не денешься, мой ты теперь. А то всех девок перещупал, а меня словно и нету. Словно я уродина какая, даже не смотришь в мою сторону.

Она оглядела Егора с ног до головы прищуренными глазами. Смотрела как на свою собственность. И что-то хищное было в этом взгляде. Егор вскочил на ноги, подхватил литовку и почти бегом поспешил прочь. Неделю он ходил как в воду опущенный, но все было спокойно. Несколько раз видел Евдокию мельком, но встреч избегал. Прошло более месяца, и Егор стал забывать эту мимолетную встречу, но тут в дом явилась мать Евдокии, худая желчная баба, и с порога начала поносить и Егора, и его родителей:

– Девку портить ваш балбес мастак, а сватов заслать – ума не хватает. Что же ей теперь, опозоренной-то, в петлю лесть? Снасильничал и в сторону.

Родители оторопело смотрели на незваную гостью, на понурившегося сына.

– Так ли это, сынок, что это соседка говорит?

– Не насильничал я, согласна она была, – охрипшим голосом защищался Егор.

– Согласная, говоришь? Согласная! Сонной овладел, девка и вскинуться не успела, – аж взвилась мать несчастной жертвы. – Я на тебя управу найду, погремишь у меня кандалами.

Отец, все это время молча переводивший взгляд с одного на другого, вдруг рявкнул по-медвежьи коротко и зло. Будущая сватья даже подавилась не успевшим выскочить из раскрытой глотки словом, из-под длинной юбки набежала лужица.

– Пошла вон! Будут тебе сваты!

Баба мелко закрестилась и отступила к порогу, но, взявшись за дверное кольцо, оглянулась, погрозила молча корявым тощим пальцем и гордо удалилась, оставив на полу след своего испуга.

Разговор отца с сыном был короток. От сильного удара в лицо Егор отлетел к стене, ощутив затылком, прочность прадедовского строения, и сполз на пол в беспамятстве. Мать бросилась, было, к сыну, но отец так зыркнул на нее глазами, что та стушевалась и, пригорюнившись, уселась на лавку.

Свадьбу сыграли в тот же месяц, не шумную и скромную. Все гости, благодаря языкастой сватье, знали причину столь скоропалительной свадьбы, и веселья не было. Гости быстро напились и разбрелись по домам. Не было торжественных проводов молодых на брачную постель. Жених был скучен и рассеян. На редкие крики «горько» почти не реагировал. Невеста поднималась с лавки первой, заставляла подняться его и, с силой повернув ладонями за щеки его лицо к себе, страстно целовала. Она одна не замечала настроения гостей и жениха, она одна была счастлива и шумлива. Когда они остались одни, он долго сидел на краю кровати и словно не видел, как жена, нимало не смущаясь, разделась донага, полюбовалась на себя в зеркало и потом нехотя надела тонкую полотняную рубаху. Его не волновали ни белизна молодого тела, ни выглядывающие из низкого выреза небольшие упругие груди. Он забрал подушку и лег на лавку. Напрасно она слезно уговаривала его лечь с ней. Он ненавидел ее всей душой и не мог преодолеть отвращения к ней. Прошла неделя, другая, и как-то напившись с друзьями, он лег к ней в постель, а на утро избил ее, удивляясь своей жестокости. С той поры так и повелось. С каждым годом он становился все грубее и властнее. Пошли дети. Клавдия из болтливой бойкой девахи превратилась в забитую, рано постаревшую бабу, которая всю жизнь кляла себя за злую шутку, благодаря которой стала нелюбимой женой, бесправной и несчастной. Она хотела добиться счастья любой ценой, а его, оказывается, можно добиться только честным путем. И вот теперь они сосватали невесту сыну. Что-то общее было в этом и том сватовстве, когда сватали ее. Только тогда жених был равнодушным, а теперь – невеста. Еще одна несчастная пара будет в горе коротать свой век. «Хорошо, если только порченая. Скорее всего, беременная она. Иначе с чего такая спешка. Вот и будем чужого ребенка нянчить», – горестно рассуждала мать, возвращаясь рядом с сыном и мужем домой. Отец, напротив, был доволен сватовством. Он всему нашел оправдание. Конечно, не по любви за сына идет, просто время свое упустила, а теперь и деваться некуда, замуж край как пора. Но ни это главное, главное родство с купцом, а там стерпится, слюбится. От этой мысли он пришел в еще большее благодушие. Его сын женится по любви. Егор Воронов крякнул от удовольствия и на ходу хлопнул себя ладонями по коленям. Он выдал замуж трех дочерей, но то были дочери, отломленные ломти. Его мало интересовала их судьба. Главное – сын. Впервые за тридцать пять лет совместной жизни жена не раздражала его, в этот вечер он ни разу на нее не прикрикнул, а ночью, кряхтя, забрался к ней под одеяло, немало удивив не приученную к ласке жену. А новоиспеченный жених не чувствовал под собой ног до самого дома, а там, улегшись на застланную тулупом лавку, долго не мог заснуть, а заснув наконец, продолжал оставаться не менее счастливым. Всю ночь его рука ласкала и гладила мех овчины, губы улыбались и причмокивали.

Глава четвертая

Алексей Греков выбился в купцы из простого старателя, правда, очень удачливого. Собственно, звание – купец, было в прошлом, когда его торговля процветала. Теперь же он ограничивался магазином, торгуя бакалеей и охотничьими принадлежностями. Поначалу он размахнулся широко, но крупно прогорел на большой партии пушнины, утопив ее во время половодья, возвращаясь с зимовок, где частью купил, а частью выменял на продукты, порох и пули. В этой поездке ему помогал крещеный бурят Коля. Было ему за пятьдесят, но и стар и мал звали его Колей. Река еще не очистилась полностью ото льда, когда они решили переплавиться на лодке, загруженной так, что до краев борта оставалось несколько вершков. Перегруженная лодка плохо слушалась весла, которым орудовал Коля, сидя на корме. Греков сидел на носу. Сильное течение мутной всклокоченной воды все время разворачивало тяжелую лодку кармой вниз по течению, задирая нос и этим погружая корму еще сильнее. Вдобавок приходилось еще и увертываться от проплывавших изредка льдин. Остановила эту переправу довольно большая льдина, поднятая половодьем на каком-нибудь перекате. Коля не сумел избежать столкновения. От удара лодка зачерпнула всем бортом и перевернулась. Задохнувшись от ледяного холода, Греков все же сумел выбраться на льдину, а Коля, очевидно, остался под опрокинувшейся лодкой. Больше Греков его не видел. Перевернутая лодка вскоре всплыла вверх дном, всплыли и тюки меха. Все это плыло впереди льдины, однако мех вскоре намок, и тюки один за другим ушли под воду. Тонуло его богатство, его благополучие, но, потрясенный происшествием, он не думал сейчас об этом. Он оказался один на льдине посреди ледяного стремительного потока. О том, чтобы добраться до берега вплавь, не могло быть и речи. Нервную дрожь сменил озноб от холода. Вся его одежда промокла до нитки, и к тому же стоять ему приходилось в луже от подтаявшего льда. Он разделся донага, отжал одежду и попытался немного ее обсушить под весенним солнцем, но исходящий ото льда и воды холод были сильнее слабого тепла, и он только больше замерз. Тогда натянул мокрое на себя и принялся прыгать и хлопать руками по плечам, как это делают, греясь зимой, извозчики. Но ничто не помогало. Это вынужденное путешествие продолжалось несколько часов, пока на крутом повороте течение не прибило льдину к другим, вытесненным на берег. Пока поток медленно разворачивал тяжелую льдину, Греков успел соскользнуть с нее и через ледяной завал выбрался на берег, а льдина, вновь вынесенная на стремнину, продолжала свое путешествие к морю. Только через сутки добрался он до дома, где и свалился от жестокой простуды и нервного перенапряжения. Хворь трудно покидала его крепкое тело, лишь в середине лета он самостоятельно смог выйти на улицу. Присел под окном на лавку, сделал несколько глубоких вдохов свежего воздуха и словно охмелел. Голова пошла кругом, по телу выступила липкая испарина. С трудом добрался до постели и снова лег. Но с этого дня силы быстро стали возвращаться к нему. Однако прежним он уже не стал. Что-то в нем словно надломилось. Ведший раньше дела с широким размахом, теперь он занимался только своим магазином. Закоренелый холостяк, он вдруг женился на молоденькой крестьянке, правда, из зажиточной семьи. Теперь весь мир для него был заключен в этой милой и ласковой женушке. Он уже не искал развлечений на стороне, не заглядывал по вечерам в кабак, не устраивал дома шумных попоек. За новыми партиями продовольствия и товара выезжал неохотно. Их счастливую семейную жизнь омрачало лишь одно обстоятельство, она не беременела, Бог не давал ей ребенка. Она ужасно боялась расстроить этим обстоятельством мужа, боялась потерять его любовь. Хоть и прожила на свете всего ничего, но знала, что очень немногим выпадает в замужестве такое счастье. Муж успокаивал ее, убеждая, что молода она для материнства, не созрела еще, но страх все же поселился и в нем. Но опасения были напрасны, Бог услышал их молитвы, и концу третьего года замужества она понесла. Счастливый муж буквально носил ее на руках. И без того миловидная и приятная, она налилась тугой прелестью, стала еще красивее. Счастливая улыбка не сходила с ее лица. Слободские бабы завидовали ей жгучей завистью, но ни у одной из них ни разу не появилось черных мыслей. Уж больно она была чистой и невинной. По субботам муж мыл свою отяжелевшую жену в бане. Ее лицо покрывалось жгучим румянцем то ли от жары, то ли от смущения. А может, просто от избытка переполнявших ее чувств. Беременность проходила легко, и в назначенный срок она родила дочь, которую нарекли Еленой. Греков позже часто вспоминал эти счастливые минуты с затаенной грустью. Ему очень хотелось еще хоть раз пережить все это, но жена больше не беременела.

Глава пятая

Свадьбу свою Петр помнил смутно, все происходящее тогда он воспринимал словно через плотную пелену тумана. Сидел, тихий и счастливый, рядом с нарядной и до замирания сердца красивой невестой во главе стола. Хмельные, шумливые гости то и дело кричали «горько», молодые поднимались со своих мест, его горячие губы жадно искали ее рот, но она ограничивалась целомудренным поцелуем и быстро садилась, дергая его за полу пиджака и усаживая рядом. После таких разочарований все краски гасли на какое-то время, и он начинал тяготиться своей ролью, но предстоящая ночь сулила что-то сказочное, неизведанное, и это возвращало его в мир иллюзий. Его воображение начинало рисовать такие любовные картины, что сладко обрывалось сердце и становилось холодно внизу живота. В этом состоянии сладких надежд и коротких разочарований он и ждал с нетерпением окончания застолья, сам мало ел и почти не пил, не обращая внимания на колкие замечания парней и мужиков, что водка исключит любые возможные проблемы и сделает его сильнее. Он не хотел пьяного дурмана, притупляющего даже боль, он хотел хороших, чистых ощущений.

Командовала застольем тетка Елены по матери – Наталья Авдецкая, очень похожая на свою миловидную старшую сестру, но гораздо моложе, с подтянутой фигурой и более строгой, горделивой красотой. Она зорко следила за порядком на столе, быстро отдавая распоряжения помогавшим ей бабам. Закуска и выпивка на прибранных столах не убывали. Сильно захмелевших достойных гостей она провожала домой, а тех, кто попроще, отправляла в сени, где на застланном чистым рядном сене уже спали несколько человек. Окинув в очередной раз стол критическим взглядом и убедившись, что все в порядке, она подошла к молодым.