Танцор Января

Она внезапно меняет темп, чем приводит в замешательство пляшущих детей и дударя, который опускает дудку и прислушивается, кивая в такт новой мелодии, затем снова подхватывает ее. Арфистка играет «Песню Января», потом «Плач по Маленькому Хью». Последний мотив заставляет замереть веселящуюся толпу, и дударь выводит высокую трель своей собственной нежной мелодии поверх звучания рыдающих струн. Девушка находит музыкальную тему занятной, переводит ее в нижний регистр сложными глиссандо и форшлагами, наигрывает пару вариаций и затем, кивнув мальчику, возвращается к прежней мелодии, теперь уже сделав ее нежность более пронзительной. Перейдя к «Смерти в гулли» и «Теме Фудира», она использует тональность за пределами музыкальных возможностей дударя и его инструмента. Это минорный лад, а он не великий флейтист. Его высокое чистое пикколо прерывается, оставляя лишь мрачное звучание металлических струн кларсаха. Совершенно случайно в этот момент мимолетные облака закрывают солнце, и на площадь падает тень.

Никто больше не танцует. Мало кто осмеливается даже дышать.

Через толпу сумел пробиться мужчина с таблой, [56] и теперь он сидит у ног арфистки, подняв руки над барабаном и не решаясь ударить, поскольку мелодия и без барабанного боя течет к далекому океану. Это не знакомый ему алап, [57] а продолжение традиций древней поэзии из забытой страны зеленых долин и меловых утесов, шепот ее духа, доносящийся сквозь века.

Арфистка тихо говорит мужчине с таблой шестнадцать к семи, юному дударю — на счет «два», затем по ее кивку тинвиссл взмывает ввысь, руки выбивают друт-лайю, [58] и темное дребезжание струн взрывается ярким солнечным светом. Триумф! Хитрец перехитрен! Слушатели не могут сдержать радостный возглас, дети подскакивают, хлопают в ладоши и продолжают пляску с того момента, где прервали ее. Мужчина с лицом стервятника кивает, будто вынося приговор. Да, все верно. Ни одна сладость не сравнится по вкусу с той, что приходит после отчаяния.

56

Табла — индийский парный барабан, состоящий из двух небольших барабанов различной формы. Корпус одного из них (правого) изготавливается из деревянного блока, выдолбленного изнутри, и напоминает бочонок. Левый барабан изготавливается из глины, меди или латуни и формой похож на чашу.

57

Алап — наиболее древняя форма музицирования в Индии, сохранившаяся до настоящего времени; отличается импровизационностью и свободой ритма.

58

Друт-лайя — быстрый темп в индийской музыке.

Она не поведет их дальше, к бездне Разлома и опустошению Нового Эрена, не покажет зал с головами на Узле Павлина. Для этого полдень слишком ярок. Арфистка наигрывает мотив «Темы бан Бриджит» — она еще не доработана — и позволяет музыке загадочно стихнуть в большой сексте, прежде чем струны умолкнут окончательно.

Мужчина с таблой довольно бормочет, мальчик-дударь ухмыляется. Толпа удовлетворенно шелестит — не в их правилах хлопать в ладоши — и начинает расходиться. Мальчуган обеими руками протягивает арфистке свой тинвиссл, и та, вспомнив историю, когда-то рассказанную терранским саксофонистом на Йеньйеньском Кхоястане, принимает ее, целует и возвращает ему обратно. Мальчик торжественно отходит на два шага назад, а затем с детской прытью разворачивается и мчится к своим приятелям.

Арфистке кажется, что в таком расположении духа местные жители могли бы ответить на ее вопросы, но стоит ей упомянуть о человеке со шрамами, как они отворачиваются и начинают болтать между собой. Сиеста закончилась, и площадь постепенно заполняется привычным послеполуденным потоком людей, торопящихся из ниоткуда в никуда.

— Я отвести тебя, мисси.

Широколицый мужчина в голубом клетчатом дхоти масляно улыбается влажными губами.

— Голова-шрам, я отвести к нему. — Взгляд его тверже улыбки, в нем будто тлеют угли. Арфистка колеблется. — Чель, мемсаиб, — подгоняет он. — Он не тут.

— Дай мне минуту. — Арфистка наклоняется, чтобы спрятать арфу в футляр, и без удивления замечает, что скромная горсть монет, успевшая скопиться в футляре, уже куда-то исчезла.

Выпрямившись с переброшенной за плечо арфой, девушка замечает, что мужчина в дхоти замер с остекленевшей улыбкой и смотрит мимо нее.

— Нет, мисси. Извини. Не знать его, голову-шрам.

Он разворачивается и уходит. Стоявший позади него мужчина, который раньше ел гуаву, убирает нож.

Мужчина кивает ей.

— Приглядываем за такими, как он. Не трогать женщин. Особенно таких вкусных.

Затем он поворачивается и тоже уходит.

Арфистка оседает на бортик фонтана.

— Мы не знаем, как ты забрела так далеко, — произносит человек со шрамами, сидящий по другую сторону фонтана, спиной к арфистке. Он поднимается и обходит фонтан, чтобы сесть рядом с ней. — Глупая затея. Как ты надеялась нас отыскать?

— Не такая уж глупая, учитывая то, что она удалась.

Человек со шрамами ворчит:

— Он услышал, как ты заиграла ту тему, и мы поняли, что ты собираешься залезть в пасть ко льву.

— Поэтому я и играла. Нельзя поймать человека, преследуя его. Лучше вовремя остановиться, и он сам придет к тебе.

К ним приближается пара бездельников, но человек со шрамами резко вскакивает на ноги и кричит:

— А ну-ка, скивосы! [59] Валите отсюда! Пшли прочь, пока не натянул ваши шкуры на кули!

Люди удаляются, и мужчина успокаивается.

59

Skevoose — кретин (англ. сленг.), от ит. выражения mi fa schifo, которое можно перевести как «отвратительный».

— Не обращай внимания на бродяг. — Он бьет кулаком по ладони. — Почему ты пошла за мной? Потому что так хочет она?

— Она?

Человек со шрамами поднимает на нее покрасневшие слезящиеся глаза.

— Твоя мать. Ведьма.

— Она не посылала меня.

— Нет?

— Я сама ищу ее.

Человек со шрамами какое-то время хранит молчание.

— Понятно, — наконец говорит он. — Это и есть «что-то», что ты любила и потеряла.

— Не что-то, а кто-то.

— И для этого нет музыки, верно?

— Твой рассказ еще не закончен. В его конце я надеюсь обрести начало своей истории. Каков второй путь? Как еще можно добраться до конца повествования?

Теперь они сидят рядом, их больше не разделяет стол, но они не смотрят друг на друга.

— Окончание, — произносит человек со шрамами. — История должна обладать определенными свойствами, и, только обретая их, она становится совершенной. Какой бы хорошей или плохой ни была история, получая все требуемые свойства, она начинает жить собственной жизнью. Что может изменить подобное достижение, кроме как потеря одного из этих свойств, после чего история станет чем-то меньшим? — Он кивает на футляр, который арфистка сбросила с плеча. Теперь он покоится у нее между коленей. — То, как ты играла в полдень… Ты не сможешь это повторить, не вспоминая этот день, не сравнивая с этим днем, и песня уже не будет звучать и вполовину так же хорошо на кончиках твоих пальцев, как здесь, на этой пыльной, тесной площади где-то в Закутке Иеговы. Ты и другие можете играть ее до тепловой смерти, но сегодня она обрела свое окончание. С этого момента все последующие мелодии будут лишь ее воспроизведением.

Вместо ответа она процитировала пословицу:

— «Мелодия долговечнее трелей птиц».

Волей-неволей ему пришлось закончить:

— «А слово долговечнее всех богатств мира».

— И что же это за слова, шаначи? Твоя история еще не совершенна.

— Что мать успела рассказать тебе? — спрашивает человек со шрамами. — Какой была ее версия?

Но арфистка лишь качает головой и молча разглядывает дом без окон напротив. Наконец человек со шрамами не выдерживает:

— Никогда не понимал ее причин для самообмана, — признается он. — Всю свою жизнь она только и занималась тем, что обманывала людей. С чего бы ей давать поблажку самой себе?

— Ты этого не знаешь, — говорит арфистка, не оборачиваясь к нему. — Я знала другую женщину, милую, мягкую, скрывавшую грусть за улыбкой. Это была слабая, призрачная улыбка. Нужно было присмотреться, чтобы заметить ее. Но стоило ее увидеть…

Человек со шрамами медленно кивает:

— Да. Когда-то и я знал ее. У нее был бог в трех обличьях, который в то же время был единым целым. Но она превзошла этого бога собственной многоликостью. — Человек со шрамами поворачивает голову и пронзает арфистку взглядом. — Ты уверена, что хочешь знать, чем все закончилось?