Танцующая с грозой

Она же богиня, да? А разве не должен смертный преклониться? А у него тело совсем не слушается, но, хоть так, покажет ей, что почитает, что верен заветам, что помнит истинное призвание грозной богини, милосердие к павшим воинам. Не просто так она идёт по полям сражений с чашей.

Следующее его пробуждение было ужасным. Казалось, что ему залили вовнутрь раскаленный металл, который потоком лавы стремился вырваться наружу. Его выворачивало, словно кто-то решил вывернуть его чешуей вовнутрь. Но на пути дикой боли встали чьи — то заботливые руки и тихий голос, что просил чуть-чуть потерпеть.

И он терпел. Терпел ради этого голоса, что шептал слова утешения, ради этих рук, что оттирали его лицо, поддерживали, не давая упасть в собственную рвоту, нежно прикасались к позвоночнику. А потом темнота, но даже сквозь марево тьмы, его окружавшей, он слышал этот голос, чувствовал прикосновение этих рук, что проходили по каждой ране, уменьшая боль, охлаждая пламя, жгущее его.

Никогда в его жизни, даже когда он был воином, да даже раньше, когда он ещё был сыном главы клана, он не знал таких нежных прикосновений. Он не был слишком груб или излишне жесток с человечками, но ни одна не дарила ему таких чутких и ласковых касаний.

А она спрашивала, как его зовут. Какое дело тебе, моя госпожа, до имени грязного и жалкого нага, что не имеет ничего, даже принадлежности к роду? Кем назовешь, тем и стану. Любое имя приму, как чашу принимал из твоих рук.

Упрямый и сильный. Так она меня назвала, такое имя дала, на неведомом языке, но так созвучное с моим, данным от рождения. Но то имя я никогда не назову ей, нельзя ей его произносить. Грязное имя, имя бордельной игрушки, которого любой мог купить, заплатив хозяину борделя.

Не хочу, чтоб она этого касалась, пачкалась об это имя. Новое мне нравится. Но мысли прояснялись, становились чётче. И с каждым днём росло понимание, что перед ним не богиня и не госпожа. Она смертная. Боги, как вы жестоки! Как вы допустили, что у смертной сохранится такое сердце. Поющее для других.

Он видел браслет на ее запястье и понимал, в чей клан она направляется. Что ее там ждёт? Кто из бывших братьев получил право издеваться над ней? Он испугался, испугался, когда понял, что привязан к ней. Что чутко ловит отзвук ее голоса или лёгкий шорох ее шагов, старается различить в сотне запахов, присущий лишь ей.

Он хочет ее. Хочет ее себе. Чтобы с ним была связана. Хочет, чтобы все ее прикосновения принадлежали лишь ему. Но что ей может предложить он? Бывший сын главы, бывший воин, бывший раб из борделя? Что уже хуже?

Но он шел за ней, слушал ее разговоры. Ее слова в храме. Он резко ей отвечал, ограждая от своей грязи, пытаясь разорвать свою связь с ней, о которой она даже и не подозревала. Он ушел. Его никто не ловил, не удерживал, не использовал долг жизни.

А он ушел из последних сил. И проклял собственное решение. Он был рядом почти всю дорогу, но уже не мог подойти. Уже не с ним она разговаривала, он уже не ждал прикосновений. А потом, на площадке храма, увидев ее, задыхающуюся в лапах черного, он готов был убивать.

Никогда до этого он не испытывал такой злобы и ярости. Что могли противопоставить ему три сосунка, если он бился за нее? Именно тогда, как ему казалось, он нашел выход.

Он ушел на арены бывшим рабом. А вернулся воином, подтвердившим свою силу и право. Воином, что может обеспечить свою госпожу и кровом, и пищей и дорогими украшениями. Что ему смешки малолетних идиотов, осмеливающихся шутить и насмехаться над ее внешностью. На пороге смерти он видел ее глаза, полные сопереживания и сочувствия, и ничего прекраснее, он в своей жизни не видел.

Клятва Тени, древний ритуал, не подлежащий отмене, который нельзя оспорить. Даже произносить слова клятвы уже большая честь. А его голос дрожал от страха, как ему казалось, что не успеет договорить, что она не захочет услышать, не примет. Что боги останутся глухи.

Он, каждым словом жил, всего себя, вкладывая в древние слова клятвы. Этой клятвой воин вручает свою жизнь в руки своей госпожи. Но не он. Он просто сообщал всем, кому он теперь принадлежит, для кого живёт, за кого умрёт.

А потом был его личный рай. Она снова лечила его раны. Злилась, ворчала, но его не обманешь. Ее прикосновения были полны ласки и заботы. Он готов каждый день получать раны, лишь бы она так же их лечила.

А сейчас он ползет вслед за ней, ее Тень. Он видит то, что пытаются всем сказать своим поведением братья и черный. Они разглядели, увидели, почуяли. Как мало начинает значить внешность, когда разглядел душу и услышал, как поёт сердце. И как, в оглушительной тишине, в зале, где и яблоку не упасть, столько здесь нагов, слышится робкий перестук сердца Каяны, каждый шаг которой несчастными взглядами провожают ее мужья, что из-за дурной гордыни потеряли такое сокровище и сына, что не признает родства с ними, что стыдится того, что от их семени он родился.

Эхом звучит еле слышная трель сердцебиения Миалии, чьи бывшие мужья готовы сожрать собственные хвосты, лишь бы выцарапать свою птичку обратно. Засыпают ее дорогими подарками, ползают вокруг дома, даже тренировки чуть ли не перед крыльцом проводят, телом красуются, пытаются привлечь, но лишь напоминают о том, что она пережила в их лапах. И летят их подарки с крыльца, даже не распакованные. Идиоты!

Звонкой капелью стучит сердечко Элины, но то сердечко уже явно занято, и хоть стараются наги что синего, что черного клана привлечь взгляд травницы, она словно сквозь них смотрит. Пока не появился на пороге волк. Вот для кого это сердце бьётся, хоть и лелеет ещё обиды на него, но тот медленно, как самый ловкий и везучий разведчик, прокрадывается в ее душу, потихоньку стирает следы своих ошибок и бед, что причинил этой девочке.

Да уж, собрали боги шкатулку с сокровищами! И даже медведь не в силах отнять у меня мое! Пусть смиряет свою ревность, а рычать на моё живое чудо пусть даже не смеет. Каким бы он не был прославленным бойцом, я не побоюсь выйти с ним на арену. Я буду знать, за что я бьюсь. За право слышать это сердце, и может быть, когда-нибудь, это сердечко споёт и для меня.

Нарга слишком резко покинула свое место. Упустить из виду эту тварь? Помня, для кого чаще всего становился развлечением? Ну, уж нет.

Медведь что-то горячо и быстро говорил Марине, что-то резкое, и мне бы хотелось остаться рядом и услышать этот без сомненья важный для меня разговор, но тревожное чувство гнало вперёд, то самое, что многие зовут чутьём или интуицией. И оно меня не подвело. Две нагини о чем-то спорили. Разговор явно начался не только что.

— Арисса, ты пойми, эта человечка не понятно даже примет ли твоих сыновей вообще, у нее медведь есть, и вон старшенький твой. — Нарга настойчиво убеждала Ариссу. — Ну, отправь ее куда-нибудь видами любоваться, нам и надо — то ненадолго ее отвлечь, а она и не узнает. А если родятся парни, заберу в клан. Ваш клан славится воинами, и маги часто рождаются. Девочки или девочка уйдут к вам. Скажешь дальняя родня, сиротка. Иллаю же она хорошо принимает, глядишь, и тут пожалеет. О! А давай, мы изобразим, что ее похитили. Подержу чуть-чуть в закрытой части, а потом ее мужья "спасут". И они герои, и про близость с другими не всплывёт. Да она и не вспомнит о своих выкрутасах. И мальчиков оценит. Может даже и примет сразу.