Танцы Близнецов

– Разбежался… Хитрый Митрий…

– Ну дает орёлик, раз, и на матрас, – восхищенно сказал дядька в мятых парусиновых штанах.

– Дело молодое, – неопределенно порассуждал сухонький старичок, ожидающий отстоя. – Может, и правда счетчик. Давай, давай, не задерживай граждан.

Валдомиро бросил мелочь в окошечко, на мокрую от пива мраморную плиту и проворно выхватил оттуда тяжелую кружку ледяного «Колоса».

– Очень вам признателен, товарищи, – поблагодарил он сумрачную очередь и, выпив пиво, пошел своей дорогой, ощущая приятную игру жизненных соков в организме.

Голова Валдомиро, словно продутая сквозным свежим ветром, очистилась от муторного тумана, который преследовал его с самого пробуждения, и в этой голове с ошеломляющей ясностью всплыл сумбурный вечерок: надутая и важная луна над рекой… совсем низко, чей-то мерзкий козлетон над тихой водой… одуряющий аромат «Шанель № 5», мягкое чье-то плечо… Но самое главное: он это круглое плечо – целовал! целовал!.. Плечо же принадлежало туристке с теплохода «Александр Пушкин», тонкой и ласковой женщине, выпившей, однако, лишний фужер вина. И, целуя это прекрасное плечо, он шептал в душистые локоны, что при любых обстоятельствах… непременно… завтра утром…

То есть сегодня утром, сейчас!..

Данное даме слово Валдомиро нарушил единственный раз в жизни. «Завтра в восемь у Кукольного…» – прошептал он тогда (в локоны, конечно). Однако в восемь у Кукольного театра его не оказалось.

В тот синий январский вечер Валдомиро лежал под яркими ртутными лампами и сквозь «вату» эфирного наркоза слушал болтовню молоденьких ассистенток с дежурным хирургом, так бестрепетно и ловко отхватившим блестящим скальпелем его воспаленный и скрюченный аппендикс.

«Ай-яй-яй… – в сердцах подумал Валдомиро. – И так дел по горло!..» Однако немедленно присел на скамейку, выхватил золоченый карандашик и строчкой выше «авансовых сумм» вписал:

«А. С. Пушкин» (цветы, шампанское, 1 б.).

И зашагал дальше под веселый перезвон оставшейся мелочи в просторном кармане.

Георгий Валентинович Листопад, экс-штурман полярной авиации, был в высшей степени лишен предрассудков своего поколения: носил вытертые до основы штаны, которые назвал «мои испанские джипсы», курил сигареты в полтора рубля пачка, выписывал музыкальный журнал «Мелодии и ритмы», имел чудный бобрик стального оттенка и располагал бесконечными запасами терпимости и доброжелательности. В любое время суток дверь его холостяцкой квартиры была чуточку приоткрыта: воров авиатор не боялся, но обожал легкие сквознячки.

Когда Валдомиро вошел в гостиную, Листопад, очень похожий в своих залатанных «джипсах» на стилягу времён оттепели, сидел в низком креслице, спокойно в нем развалясь и водрузив голые пятки на журнальный столик. Рядом с авиаторскими пятками помещались початая бутылка коньяку, туесок с клубникой, надкусанный бутерброд с красной икрой, колода карт и пепельница. Листопад курил и рассеянно листал роман Габриэля Гарсия Маркеса «Полковнику никто не пишет». На софе, зарывшись лицом в подушку, спал человек. Он даже не снял сандалет. Рядом с ним лежала обшарпанная гитара, и рука спящего обнимала ее деревянную талию.

Валдомиро отдал честь и кивнул в сторону странной парочки.

– Не побеспокою?

– Что ты! – сказал Листопад. – Чудный парень, – и заложил страницу тузом пик. – На спор всю ночь напролет: сто песен, Кукин, Клячкин… тьфу, как его? «сарафаны из ситца»… От доски до доски. Сейчас у него антракт. Присаживайся. Коньячку выпьешь?

– Ни-ни-ни!.. Впрочем, разве что грамм двадцать пять.

– Клубнику попробуй – высший пилотаж, «Красавица Загорья». Кстати, ты завтракал?

– Как раз собираюсь, – хохотнул Валдомиро.

– Мы отрежем только пальцы… – прохрипел спящий и свистнул носом.

– Гляди-ка, живой, – обрадовался Георгий Валентинович. – Чудный парень. Сто песен на спор. Ночь напролет. Кукин, Клячкин, «сарафаны»… Страшный человек.

– Я вышел ростом и лицом, – пробормотал «страшный» человек и издал повторный свист.

– Люблю увлеченных, – с уважением произнес Георгий Валентинович, отложил книгу в сторону и обратил ласковый взгляд на Валдомиро. – Ну, докладывай, куда это ты лыжи навострил?

– Будем живы, – Валдомиро опрокинул невесомую рюмочку прямо в рот, помахал ладошкой, разгоняя по гостиной пряную волну, и весело рассмеялся:

– Навострил! Навострил! В музыкальный салон навострил! Впрочем, все по порядку. Во-первых, меня переманили в Художественный фонд. Им там нужен приличный резчик по дереву, так нужен, хоть кричи. Бегал от них как черт от ладана. Месяц меня уламывали.

– Большое дело – иметь художественный вкус, – почтительно сказал Листопад, – я, собственно, даже не был в курсе, что ты…

– Ах, – Валдомиро протестующе всплеснул рукой. – Ну вкус, ну художественный… Какая все это, в сущности, чепуха! Слушай дальше. Выбили мне авторскую ставку, один милый мужичок постарался, и вчера я этого мужичка благодарил.

– И где же, если не секрет?

– Есть тут одно прелестное местечко, «Поплавок» называется.

– Интересно, чрезвычайно интересно, но при чем здесь музыкальный салон?

– А при том!

И, одушевляясь от фразы к фразе, Валдомиро рассказывал, как они с Димой Карагодиным благодарили ответственного худфондовского мужичка, который оказался совсем не мужичком, а чудным парнем, тем самым, чернявеньким, своим в доску и тоже резчиком по дереву, как они пили с ним брудершафты, а в промежутках – за новые туфли Димона (впрочем, тесноватые), как заказывали оркестру белые танцы, три подряд, два вальса и танго, и как к их развеселому столику подплыла…

– Раисса Андре-эвна… – пропел Валдомиро.

Ах, как блистали ее глаза, когда они танцевали белый, четвертый по счету, танец, то ли болеро, то ли румбу, то ли опять-таки вальс. Да-да, вальс, конечно же «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик»!

– А при чем здесь все-таки музыкальный салон? – не понимал авиатор.

– А при том, при том! – восклицал распалившийся Валдомиро и продолжал рассказ.

На борт теплохода «Александр Пушкин», ни более ни менее, пригласила Раиса Андреевна всю честную компанию в каюту люкс пить коктейли, смешанные ее собственной рукой, такой вдохновенной, такой округлой, ужасно горячей почему-то… А «чудный парень» (чернявенький) вышел из каюты за сигаретами и больше не вернулся, но вместо него на огонек пожаловала аристократическая приятельница гостеприимной хозяйки – Карина (Кара! Кариссима!), с глазами, как черные звезды, от взгляда которых по спине бежали мурашки и перехватывало дыхание, остроумнейшая молодая особа, которая, кстати, сигареты и принесла.

– А после? Что было после? – нетерпеливо спросил Листопад.

– Шикарно было! Только вот Димон куда-то задевался…

– Как это задевался?

– Очень просто: задевался, исчез, перестал наблюдаться… Играли в прятки… или в жмурки? Впрочем, не важно, короче – пропал Димон!

– И вы его не нашли?!

– Черт его знает, не помню… Кажется, не особенно и искали. Дался тебе Димон! Ты дальше слушай…

И Валдомиро принялся живописать, как из-за реки поднялась багровая луна, изъязвленная по краю слоистым ночным облаком, про песню над темной загадочной водой, от которой щемило на сердце и хотелось бежать по лунной дорожке, по трепетным лунным бликам, – через реку, за лес, поперек необъятной, полной горьких полынных ароматов плоской степи, туда… далеко-далеко… К уступчатым мавританским горам, быть может, но обязательно бежать, стремиться… держась, разумеется, за горячую руку несравненной Раисы Андреевны.