Танцы с королями

В это время в вестибюле подъезда Королевы Людовик садился в свою карету, которая внутри была отделана зеркалами и имела атласную обивку. На его коричневом шелковом камзоле были нашиты бриллиантовые пуговицы, а единственное оранжевое перо, украшавшее шляпу, скреплялось брошью, тоже бриллиантовой; драгоценности ослепительно искрились в солнечных лучах. Король собирался проверить, как идет работа на строительстве его нового дворца в Марли и заодно посмотреть, прижились ли тысячи саженцев, которые были привезены из далекого Компьена, чтобы озеленить близлежащие склоны.

Людовик с нетерпением ждал начала этого дня, как глотка свежего воздуха. Ему так нужно было стряхнуть с себя пыль Версаля хотя бы на несколько часов! В последнее время его замучили капризы Атенаис де Монтеспан. И если бы не прелестнейшая Франсуаза де Ментенон, выполнявшая роль буфера между ними, что в очередной раз произошло не далее как час назад, королю пришлось бы совсем худо. В последнее время поведение Атенаис стало совершенно невыносимым. Она устраивала бурные сцены ревности несколько раз за день.

Вслед за каретой короля к воротам, выходившим на Королевскую площадь, устремились и экипажи, в которых ехала его свита. Обычно он избегал брать с собой в путешествие кого бы то ни было из придворных, потому что они, как правило, начинали осаждать его просьбами о повышении в чине или другими утомительными мелочами. Ничто так не раздражало короля, как эти приставания в дороге, которые отвлекали его и мешали насладиться созерцанием красот природы. Женщины были куда лучшими спутницами: от них исходили непосредственность, жизнерадостность и улыбки. Они постоянно щебетали о всяких пустяках и помогали развеяться… Однако сегодня поездка в Марли обещала быть весьма непродолжительной, и Людовик смирился с присутствием придворных. Они просто не успеют наскучить ему — так он рассчитывал.

При мыслях об Атенаис и Франсуазе у короля вырвался непроизвольный легкий вздох. Для любого мужчины было бы тяжким испытанием иметь двух фавориток под одной крышей. Одна — давняя любовница, к которой его чувства еще не совсем угасли, несмотря на все ее недостатки, вторая — женщина, которая продолжала привлекать его внимание своей строгой целомудренностью и тем самым еще больше разжигала страсть. Обе размещались в роскошных покоях на том же этаже, где жил король, в непосредственной близости от его двери, что было весьма удобным. Впрочем, покои королевы также находились совсем неподалеку. И это означало, что король имел самые богатые и разнообразные возможности для удовлетворения своих желаний, чему мог позавидовать любой мужчина. Для него не было секретом, что целью сложных интриг Франсуазы является удаление Атенаис из ее апартаментов, насчитывавших двадцать две комнаты, ровно в два раза больше, чем покои королевы, состоявшие всего из одиннадцати помещений. Однако он еще не был готов избавиться от женщины, которая родила ему семерых детей.

Он слишком хорошо понимал Атенаис. Она не так страшилась возможности потерять его, Людовика, как боялась необходимости вернуться к мужу, печально известному необузданным, буйным нравом. Этот наглец только и ждал случая заполучить ее назад, чтобы вдоволь поиздеваться над ней. Бедняжка Атенаис! Однажды, совсем потеряв голову от страха, — она подумала, что король охладел к ней, — Атенаис добавила Людовику в пищу и вино приворотного зелья, настоящую гадость, отраву, отчего у него ужасно разболелась голова и появились колики в животе. Это у него-то, у того, кто никогда не знал даже простуды! В первый и единственный раз в своей жизни он лишился своего знаменитого раблезианского аппетита. В течение суток его мучили обильная рвота и понос, но он все-таки выздоровел и простил ее.

Недавно он доставил огорчение всем трем женщинам, заведя интрижку с Мари-Анжеликой де Фонтенье, страстной молодой дворянкой с пышными бедрами древнегреческой богини. Он сделал ее герцогиней, а затем у нее случился выкидыш, и с тех пор его интерес к этой даме угас полностью. Это было время, потребовавшее от короля чрезвычайного нервного напряжения. Королева постоянно плакала, но, пытаясь в то же время не огорчать его, выставляя свои чувства напоказ, делала это втихомолку в присутствии одной-двух наперсниц из числа фрейлин. Атенаис метала громы и молнии; иного, впрочем, от нее никто и не ожидал, хотя обычно она терпимо относилась к забавам короля на стороне и, как правило, не упрекала его за те частые случаи, когда он на несколько минут или часов вспыхивал внезапной страстью к какой-либо знатной даме или простолюдинке и тут же тащил ее в постель или, будучи не в силах противостоять своей похоти, овладевал ею где-нибудь в гостиной на кушетке.

Гораздо труднее Людовику было перенести явное неудовольствие Франсуазы, чье похожее на изящную морскую раковину ушко больше не было столь волнующе близко, а ведь он так привык доверять ей все свои тревоги!.. Ей было сорок четыре года, а ему сорок один. Он был очарован сочувствием и заботой, которыми она окружала его любимого незаконнорожденного сына, юного герцога Менского, и первоначальная неприязнь к этой особе полностью рассеялась.

Людовик теперь и сам удивлялся, как же мог он не полюбить эту благожелательную, неизменно приветливую и остроумную женщину, которая воистину стала его главным доверенным лицом? Возможно, с самого начала он почувствовал в ней воинствующую добродетель и инстинктивно сопротивлялся этому, но затем подчинился, ощутив, сколь благотворно влияние, оказываемое Франсуазой как доброй католичкой.

В результате неусыпного бдения мадам де Ментенон король стал больше времени проводить с королевой, а та, естественно, прониклась огромной симпатией к своей заступнице; в то же время Атенаис эта перемена в отношениях не коснулась. В конце концов, произошло то, чего и следовало ожидать: праведная жизнь Франсуазы обратила мысли короля к тому долгу, который был завещан ему матерью, а именно: что он обязан избавить Францию от ереси. Пока что с его стороны прикладывалось мало усилий к тому, чтобы протестанты вернулись в лоно истинной церкви. И теперь свою задачу он видел в оказании на них как можно большего давления всеми средствами.

Людовик в рассеянности посмотрел в правое окно кареты. Часовые взяли на караул, но он не обратил на это никакого внимания. И вдруг тяжелые веки короля настороженно вздрогнули, когда в поле его зрения попала молодая женщина обворожительной наружности; ее волосы ярко, словно рубины, горели на солнце. Король вспомнил ее: юная торговка веерами с талантом художницы! Она не смотрела на него, хотя и присела в реверансе, как обычно поступали все женщины, когда мимо них проезжала королевская карета. Ее ресницы были опущены. Эта свежая красота юности, от которой веяло здоровой неиспорченной страстью, зажгла в его чреслах знакомое желание. Он наблюдал за девушкой, пока край окна не закрыл ее фигуру.

Губы короля зазмеились в улыбке. Аббаты неустанно твердили ему, что, расправившись с ересью, уничтожив ее во Франции, он заслужит прощение от Бога за свое распутство, хотя так прямо они, конечно, не выражались. Но Людовик еще не чувствовал в себе достаточно решимости, чтобы бесповоротно ступить на эту праведную и вместе с тем кровавую стезю, куда его подталкивала и Франсуаза. Рыжая красотка, похожая на прелестный цветок, заставила его сердце встрепенуться.

Красная карета короля, которую везла упряжка из шести мощных гнедых, выехала с Королевской площади и свернула на Плац-де-Арм. Впереди скакали мушкетеры, а с боков карету прикрывала личная охрана; позади следовал эскорт из придворных, принадлежавших к неродовитой знати. Вельможи ехали в своих каретах. Как всегда, у ворот толпились нищие и калеки, которых не пускали в Версаль, хотя иной часовой, бывало, проникался жалостью к их ранам, язвам и рубищам и отступал в сторону. Сейчас они увидели в окне кареты надменный профиль Людовика, который никогда не бросал им монет и даже не удостаивал своим монаршим взглядом, будучи неспособным вникнуть в их бедственное положение. Эти несчастные были для него изгоями, прокаженными, этаким потоком нечистот, извергавшимся из подземных клоак, и он предпочитал игнорировать такое общественное зло, как нищета, несмотря на то, что на столе в его прихожей по понедельникам часто появлялись петиции в защиту этих убогих. Во дворце уже давно было заведено, что с утра в этот день недели выходцы из всех слоев общества могли подать королю жалобы и просьбы в письменном виде. Днем король читал все бумаги и по возможности старался удовлетворить просьбы, однако призывы о помощи нищим откладывались в сторону и не читались. Ему было проще отгородиться незнанием и тем самым не признавать их существования вовсе. Поступив иначе, он нанес бы страшный удар по своему самолюбию. Ему пришлось бы смириться с тем, что он, всемогущий король-солнце, в лице нищеты имеет непобедимого врага, и признать свое поражение.

День, проведенный в Марли, оказался для короля исключительно приятным. Сначала он наблюдал за заключительным этапом установки огромной машины, шедевра инженерной мысли того времени, которая предназначалась для того, чтобы подавать в акведук воду из Сены. Акведук должен был снабжать водой его новый замок, а также фонтаны в Кланьи и Версале. Однако в будущем этого могло оказаться недостаточно, и королю в голову пришла еще одна идея возможного источника водоснабжения. Поразмыслив как следует, он решил обсудить со своими инженерами этот план позднее, а пока ему предстояло произвести осмотр здания, которое сооружалось на высшей точке площади, имевшей форму подковы. Слева и справа от этого здания уже было построено двенадцать павильонов — шесть с каждой стороны. Одиннадцать предназначались для размещения двух супружеских пар в каждом, а в двенадцатом предполагалось устроить роскошные бани.