Танец маленьких разбойниц

— И ты ходил на охоту?

— Не уверен, что то, чем мы занимались, можно назвать охотой. Дедушка сидел в инвалидном кресле и держал ружье, а я толкал кресло перед собой и одновременно пытался разглядеть на земле следы оленя. Дедушка громогласным голосом командовал: «Направо! Налево!» — он был глуховат и поэтому орал во всю глотку, разгоняя всех окрестных оленей.

Блэки хихикнула и зажала рот ладошкой.

— И как долго продолжались твои экскурсии по чужим домам?

— Часа два-три. Обычно это было поздно вечером. Днем я подрабатывал в кондитерской, а по ночам «ходил в гости». Чаще всего я наведывался к Хершам. Они работали в школе. Каждый год родители забирали дочерей и месяца на два уезжали в индейские резервации или за границу — учить детей. А я почти все лето проводил в их доме.

— Симпатичный домик?

— Да. Не очень богатый, преподаватели, сама понимаешь. Но уютный. У них были замечательные альбомы. После каждого путешествия появлялся новый. Сестрички Херш собирали фотографии, открытки и всякие памятные безделушки: ну, там, засушенные растения, корешки от билетов, счета из ресторанов. Помню, меня особенно поразил индийский альбом: там был приклеен билет из кинотеатра «Джамуна» на Чаринджи-роуд и выписанный от руки счет из винного погребка «Мохана» в Джасалмере. Я видел массу потрясающих снимков: сестрички верхом на слонах, на верблюдах, на лошадях, все семейство в окружении туземцев, мама и папа играют в карты со старым китайцем, пьют чай с японцами, разговаривают со школьниками из Непала. Тогда-то во мне и проснулось желание путешествовать.

— Но семейство Херш сдало тебя полиции? — усмехнулась Блэки.

— Нет. Меня заложили Миллеры. Предполагалось, что на Рождество они уедут в Квебек — кататься на лыжах, но их сын остался дома со своей подружкой. Оказалось, что мы учились с ним в одной школе, парень застукал меня на месте преступления, узнал и сдал полиции. А что касается Хершей, думаю, они даже не догадывались о моем существовании. Одно время я представлял, как прихожу к ним, стучу в дверь, они открывают, мы знакомимся и вскоре становимся друзьями, потом я влюбляюсь в одну из сестер…

Эдди горько рассмеялся.

— Ну и что тебе помешало прийти к ним и постучать в дверь?

— Если бы я решился зайти к ним, мне пришлось бы во всем сознаться…

— Почему?

— Потому что иначе я не смог бы с ними общаться, а если бы я рассказал правду, они сочли бы меня ненормальным.

Блэки неопределенно хмыкнула.

— А сколько ты пробыл в спецшколе?

— Год, и еще год испытательного срока. Можно было бы отделаться более легким наказанием, но сыграла роль плохая репутация: низкая успеваемость, драки — словом, мальчик из неблагополучной семьи. И они решили перевоспитывать меня по полной программе. В спецшколе я тоже много дрался и не очень хорошо учился. Но все же кое-какая польза от их воспитания была. К нам приходил один старичок, бывший домушник, он вел у нас уроки рисования. Старичок сказал, что из меня может получиться неплохой художник. Летом я занимался на курсах в художественном училище, а после окончания школы поступил на факультет прикладного искусства…

— А потом все бросил и уехал из дома. Почему?

— Ну-у, была причина… но это не интересно. Рано или поздно я все равно бы уехал. Альбомы Джессики и Сары Херш произвели на меня слишком сильное впечатление. Знаешь, «дорожный вирус» не поддается лечению.

— И ты у них ничего не брал? Кроме кофе, разумеется?

— Нет, боже сохрани, я же не вор. Херши стали для меня чем-то вроде семьи. Я понимаю: это выглядит мерзко — залезть в дом, копаться в чужих вещах, все равно, что подглядывать за людьми. Но я не хотел ничего плохого. Они мне нравились.

Да, выглядит мерзко, но Блэки беспокоило совсем другое, только она никак не могла понять, что именно. Это было неприятное чувство, похожее на подступающую к горлу тошноту. Вначале девушка даже подумала, что отравилась или у нее начинаются месячные.

Прислушавшись к себе, Блэки вдруг поняла: то, что ее мучает, называется «чувством вины». Она не видела в поступке приятеля ничего предосудительного. По сравнению с преступлениями, которые были на ее совести, шпионские выходки Эдди казались невинной шалостью. Грабить престарелых ловеласов и сбывать краденые часы — гораздо более мерзкое занятие. Но с другой стороны, ловеласы получали по заслугам. И нечего их жалеть. Однако Блэки так и не решилась рассказать Эдди о своем криминальном прошлом, испугавшись, что он придет в ужас и перестанет уважать ее.

Боже, как противно, все-таки угрызения совести — очень неприятная штука.

Неожиданно Блэки поняла, что ужасно соскучилась по Хлое. На фоне подруги с ее замашками закоренелой воровки Блэки выглядела почти ангелом. Рядом с Эдди все было по-другому: несмотря на его переживания по поводу грехов юности и нездорового пристрастия к подглядыванию, парень представлял собой тип классического «доброго полицейского». И почему-то от этого он нравился ей чуть меньше. В присутствии Эдди Блэки чувствовала себя еще большим куском дерьма.

Днем, когда Эдди садился рисовать или принимался что-то сосредоточенно писать в своем дневнике, Блэки уходила в «Морской прибой». Она смотрела телевизор и играла с Оми в пинбол. Когда хозяйки бара не было рядом, Оми разрешал пользоваться компьютером. Ей очень хотелось написать Хлое, но подруга по-прежнему хранила гордое молчание, а Блэки не могла заставить себя заговорить первой. Заглянув в почтовый ящик, она обнаружила записку от Камерона: «У меня все отлично. Хлою не нашел. Познакомился со странной девчонкой, которая пытается вовлечь меня в миссионерскую деятельность. Надеюсь, скоро увидимся. Когда выберете место встречи, дайте знать — я подъеду. Мы с миссионершей находимся в городке Кассис, самом сердце Каланга. Это красивейшие места, их еще иногда называют французскими фьордами».

Блэки решила проверить, выполнил ли Камерон просьбу Эдди. Открыв сайт с громким названием «Фабрика грез», она убедилась, что не выполнил — фильм о Ганеше по-прежнему значился в списке его кинематографических шедевров. Блэки отправила срочное сообщение: «Камерон. ПОЖАЛУЙСТА, убери Ганеша и мои фотографии. Нас преследуют индийские религиозные фанатики. Мы все еще живем в нудистском раю. Эдди одичал, перестал пользоваться компьютером».

Блэки перечитала записку и собралась нажать кнопку «отправить», когда у нее за спиной раздался голос:

— Привет, кажется, мы знакомы.

Как говорил Миллман по прозвищу Безумный Калифорниец, «это была одна из тех непредвиденных встреч, которые сводят людей на перекрестках дорог, проложенных самой судьбой».

Блэки подняла глаза. Она не сразу узнала стоящего перед ней мужчину.

— Черт подери, Дуглас Мейсон, поэт! Как поживаете?

— Отлично. А вы… извините, как ваше имя?

— Мишель, — неуверенно пробормотала Блэки, она не могла вспомнить, каким именем назвалась при первой встрече.

Но это не имело значения: Дуглас и сам забыл, как звали Блэки и ее «симпатичную подружку». Старичок был без рубашки, однако свои пестрые шорты-бермуды снять не решился. Под мышкой он держал полиэтиленовый пакет, до отказа набитый поэмами. По-видимому, мистер Мейсон еще не привык находиться среди обнаженных людей: разговаривая, он пристально смотрел Блэки прямо в лицо, стараясь не опускать глаза ниже ее шеи. Когда же взгляд невольно скользил вниз, старичок быстро вскидывал глаза и разглядывал пространство над головой девушки.