Танец меча

–  Девушка, вы ели?… Девушка! Ау!

Ирка не сразу поняла, что обращаются к ней. Мать «недокормыша» заставила столик провизией и всех угощала.

–  А? Что? Ела?… Да, только что! Круглая женщина очень удивилась.

–  Когда только успели! А что вы ели?

–  Яйца вкрутую. У меня было семь штук. И помидоры! И один огурец!
– ляпнула Ирка, не задумываясь.

–  Что, прямо на верхней полке съели семь яиц???

–  Ну да!
– кивнула Ирка, почти веря в существование яиц, огурцов и помидоров.

Круглая женщина отвернулась к «недокормышу» и, воспользовавшись открытым ртом, всунула в него картошку. Ирка запоздало осознала, что поесть бы она не отказалась и вообще голодная как волк, но поздно: соврано, матушка!

Ирка приехала в Белгород на другой день вечером и еще в окно вагона увидела встречавших ее Мефодия и Багрова. Друг друга они не замечали в упор, даже стояли спинами. Мефодий вертел в пальцах сорванный здесь же на клумбе цветок, а Багров - голубя. Ирка понадеялась, что живого. С некромага станется.

Соседство двух самых дорогих ей людей (для полного комплекта не хватало только Бабани) так потрясло ее, что, стащив с третьей полки чемодан с джинном, она уронила его на голову Антигону.

–  Маманя, ты меня ушибла!
– с укором произнес кикимор.
– Еще хочу!

Ирка уже тащила чемодан к выходу из купе. И снова увидела свое лицо. И опять его не узнала. Лицо сияло, было радостным, оживленным. И щеки, и подбородок, и лоб - все осталось прежним, но одновременно другим.

Сунься к ней сейчас комиссионер, специализирующийся по части уныния, он пшикнул бы и прогорел, точно влетевший в огонь свечи мотылек. Но он бы, конечно, не сунулся. У этих гадиков исключительный нюх. Они всегда знают, на кого нападать и в какой момент.

Ирка выскочила на платформу, ловя себя на том, что на всякий случай пытается занизить градус радости, но все равно непроизвольно улыбаясь, будто кто-то растягивал ее щеки в разные стороны.

Первым ее увидел Меф. Он качнул в воздухе цветочком, одновременно локтем энергично толкнув Багрова. Тот недовольно повернулся.

–  Туда не смотри! Это приказ!
– сказал Меф, показывая на Ирку пальцем.

Приказ, разумеется, немедленно был нарушен. Багров рванулся к Ирке. Хотел обнять ее, но при Мефе это выглядело бы глупо. Поэтому он застыл от нее в двух шагах, производя руками нелепые движения. Ему что-то мешало. Ах да, голубь!

–  Когда из гвардии, иные со двора как-то там тра-ля-ля-ля приезжали, кричали женщины «ура» и в воздух чепчики бросали!
– вспомнив, крикнул Багров и высоко подбросил голубя.

Писателя Грибоедова он знал с детства и называл его просто «Грыб». За это маленький Грыб терпеть не мог крошку-Багрова и однажды, со словами «Excusez-moi! La tentation est plus que je peux gйrer!»,[1] насыпал ему песочек в глаза, после чего был уведен за руку сконфуженной гувернанткой.

Голубь захлопал крыльями и камнем упал между вагонами.

–  Ты осел! Он же скотчем закрученный!
– Меф спрыгнул на пути и из-под колес стоящего поезда извлек злополучного голубя.

Когда Буслаев вылез, коротенький и широкий проводник замахнулся на Мефа тряпкой, которой протирал поручни вагона.

–  Трогаемся сейчас! Хочешь, чтобы раздавило?

Не затевая ссоры, Меф смиренно принял скользящий удар тряпкой и по очереди расправил голубю крылья. Три маховых пера на каждом были замотаны скотчем. Они раскрутили ленту, и голубь, проковыляв шагов пять, без удивления улетел, присоединившись к стайке вокзальных голубей.

–  Глуп как курица! Такое пережить и - никакой реакции!

– возмутился Меф.

Он скомкал скотч и бросил его в урну. Заметив, что комок скотча летит мимо, Буслаев подправил взглядом вцементированное кольцо с урной. Любой нормальный маг, не обладавший его силами, конечно, предпочел бы проделать то же самое с бумажкой.

–  А зачем скотчем, папа Матвей? Чтобы было жестоко и кровожадно?
– с надеждой спросил Антигон.

–  Не-а, мы его ящиком поймали! Еще утром… ну и чтобы не улетел… не держать же целый день в руках! И без того он мне все ботинки закапал!… - неохотно пояснил Матвей.

Ирка засмеялась. Нечто подобное она и предполагала. Романтика осыпалась крупной позолотой, под которой обнаружилась ржавчина быта.

До обратного поезда оставалось полтора часа. Ирка и Багров жались друг к другу как два мокрых хоббита.

–  Как ты? Ничего?
– бубнил первый хоббит.

–  Нормально! А ты?
– не слыша своего голоса, отвечал второй.

–  И я нормально! А ты?
– снова бубнил первый.

Меф поймал умоляющий взгляд Багрова, направленный на него и Антигона. Кто знал Багрова, тот знал и то, что умоляющего взгляда из него щипцами не вытянуть. Меф вдоволь насладился беспомощностью Матвея и великодушно сказал:

–  Пойду-ка я, пожалуй, посмотрю на водосточные трубы! Никто не против?

Ирка и Багров отнеслись к причуде Мефа с понимаем и вызвались подождать его где-нибудь здесь. Антигон же подозрительно поинтересовался:

–  А что, разве трубы не везде одинаковые?

–  Ну не скажи… одинаковые-то они одинаковые, но если приглядеться… Составишь компанию?
– И Меф пошел вперед, насильно буксируя за собой Антигона.

Белгородский вокзал ему нравился, хотя громадная зеркальная черная стена, глядевшая на платформы, казалась мрачноватой. Дорожка, вымощенная красно-белой, с узорами плиткой, вела мимо вокзала к зданию, которое называлось «Почта России». Пограничники с папками ходили кучками по четыре-пять человек. Изредка кто-то отставал от своей кучки и догонял бегом.

Меф пограничников не интересовал. Он был слишком волосат для потенциального нарушителя границы: резинка, стягивающая волосы в хвост, лопнула еще с утра. Не желая покидать ужасную хозяйку, Антигон упирался ластами и шипел:

–  А ну отпустил меня, Дохляндий Слоняев! Бабушкой клянусь, плюну! Издохнешь в страшных судорогах! Зубов не чищу - слюна ядовитая!

–  Да ладно тебе!
– уговаривал его Меф.
– Смотри, какие трубы!… Прямо зашибись! Кстати, ты хоть одну видишь?

Оглянувшись и обнаружив, что ужасная хозяйка с кошмарным Багровым не только не ждут его, но даже и улизнули за угол, кикимор запаниковал. Стал дергать руку и вопить во весь голос:

–  А-а-а! Помогите! Меня ворует посторонний мужик! Это не мой папа!

Антигон знал, где голосить: они как раз проходили самый людный на вокзале кассовый зал. Очередь взволновалась и выплеснула из своих рядов женщину с лицом положительной хозяйки. На телевидении таких выбирают для рекламы стиральных порошков. Поймав дитятку-кикимора за запястье, женщина-порошок пристально уставилась на Мефа. Буслаев остановился и сделал то, чему едва-едва научился в универе - с усилием притворился вменяемым человеком.