Танец мельника

— Может, у нас получится.

— Как? — ответила она. — Да это невозможно! Удовольствия со временем все равно иссякнут. И это уже началось! Так давай наслаждаться сегодняшним днем!

Они пошли дальше. В лесу было пустынно и тихо, за исключением нежного журчания воды в ручье. Все птицы, казалось, умолкли.

— Расскажи мне о своих экспериментах с паровой машиной, — попросила она.

— Хвастаться особо нечем.

Он рассказал о встрече с Тревитиком и о том, что почти забросил свой проект.

— Но так нельзя! — возмутилась она. — Если каждый изобретатель будет отчаиваться, когда что-то пошло не так, как мало будет тогда открытий!

— Я не изобретатель. Я использую и, возможно, немного дорабатываю то, что изобрели другие.

— Пусть так.

— Хорошо, да, думаю, ты права. Я должен продолжать. Разумеется, в последнее время мне не хватало...

— Продолжай.

— Ты, наверное, можешь догадаться, чего мне не хватало, что еще раз доказывает, что, как ты верно заметила, удовольствия имеют свойство иссякать.

Вокруг возвышались гигантские стебли борщевика, цветущие и покрытые семенами чаши с множеством изящных стебельков, каждый с замысловатой прической. Она стегнула один из них и сломала стебель с зонтиком.

— Позволь, я расскажу тебе о нашей новой шахте. Она уже открылась, и насос, который я спроектировал, работает, и неплохо работает! Я никогда об этом не говорил?

— Нет. В прошлом году это было в планах.

— Но тебе интересно?

— Ну конечно, мне интересно! Просто потому...

И Джереми рассказал. Через какое-то время Кьюби начала весело болтать о своей жизни, о том, как Огастес, работающий в Лондоне, проводит с ними отпуск, о размолвке Клеменс с учителем музыки, о визите тетки со спаниелем, который тяпнул ее за лодыжку. Джереми поведал ей о Клоуэнс и Стивене. Самые простые новости, самый легкий диалог между ними приобретал важное значение.

Небрежно ступая, они спускались всё дальше и дальше. Вдруг Кьюби поскользнулась на упавшей ветке, наполовину торчавшей из земли, влажной и замшелой. Джереми поймал ее за руку, и она устояла. Она посмотрела на косые лучи солнца и сказала:

— Боже милостивый, нам пора возвращаться!

— Отсюда можно увидеть реку.

— Я знаю, но всё равно мы должны идти назад. Мне бы не хотелось, чтобы Джон, присоединившись к нашим друзьям, обнаружил мое отсутствие.

Они стали возвращаться по своим следам. Джереми легко и деликатно придерживал ее под руку, не встречая особого сопротивления. Они снова пробирались вдоль ручья, протискиваясь через молодые платаны, чьи огромные влажные листья светились в солнечных лучах.

Немного погодя они остановились перевести дыхание. Кьюби прислонилась спиной к дереву позади нее. Джереми накрыл ее ладонь своей и весело улыбнулся. Они постояли несколько секунд, а затем поцеловались - казалось, губы Кьюби сами потянулись к его губам, чтобы наконец встретиться. Волна чувств, взметнувшаяся от губ к губам, превратила остаток дня в банальный и бессмысленный.

Сделав паузу, чтобы успокоить дыхание, Джереми позволил пальцам погладить ее по щеке.

— Это было, — сказал он, сбился и начал снова, — это было не так и ужасно. Если хорошенько подумать, совсем не ужасно.

Он прервался, увидев в ее глазах вспышку удивления от его легкомысленного настроя.

— Знаешь эту песню? — спросил он. — Полно медлить. Счастье хрупко. Поцелуй меня, голубка; Юность — рвущийся товар. [10]

На лице Кьюби промелькнуло такое выражение, будто ей стало скучно, но после легкого колебания сияние вернулось, как и улыбка, хотя и немного натянутая.

10

Песня шута из пьесы «Двенадцатая ночь» У. Шекспира, пер. М.А.Лозинского

— Джереми, я же сказала, нам пора.

— Конечно, пора! Так поторопимся. Но согласись, мы ведем себя соответственно установленным сегодня правилам?

— Что ж, я не совсем уверена.

— Почему не уверена? Мы ведь не стали серьезными? Ничего такого... Разве в детстве ты никогда не играла в игры с поцелуями?

— Разумеется. Но это...

Она остановилась. Джереми наклонился, чтобы поцеловать ее снова.

— Прекрати!

— Но почему?

— Сам знаешь!

— Нет, не знаю.

— Потому что, — она попыталась отойти от дерева. — Нам пора возвращаться.

— Конечно, пора. Разве я не говорил то же самое?

Она не допустила следующего поцелуя в губы, и поэтому Джереми целовал ее лоб, волосы и щеки, лишь чуть-чуть не доходя до губ. Она вздернула голову.

— Джереми, я же тебя просила!

— О чем ты меня просила? Разве я не веду себя несерьезно?

— Ты ведешь себя неприлично!

— Но ведь это весело? Разве мы рождены не для этого? Разве мы не должны искать счастья на этом поверхностном уровне, пока еще можем?

— Да, да, да, да, да! И всё же пойдем.

Он с нежностью отстранился.

— Значит, мы должны вернуться. Я к твоим услугам.

Она отодвинулась от дерева, на бархатном платье осталось несколько зеленых пятен.

— Наверное, я вся в листьях?

— Нет, всего парочка, — он почтительно смахнул их со спины и юбки.

Она глубоко вздохнула.

— Ты и вправду смешной.

— Конечно, — откликнулся он. — Но ты же понимаешь, этим я просто сдерживаю свою искренность.

— Джереми, мне начинает казаться, что твоя единственная цель в жизни — мучить меня!

— Моя единственная цель в жизни — угодить тебе. Принять твои пожелания и всегда действовать, исходя из них.

Кьюби посмотрела на него. Овал ее лица, хоть и затененного, всё равно четко выделялся на фоне темных волос.

— Пойдем.

Они двинулись дальше. Ползучие заросли папоротника-орляка ноготками цеплялись за них. Прервав птичье молчание, заверещали две сороки. Кьюби повернула голову в их сторону.

— Одна — к печали, две — к радости, — заметил Джереми.

— Я бы сказала, одна к печали, две — к веселью.

— Тоже верно.

— Знаешь, — сказала Кьюби, — я пошла с тобой... Просто ради прогулки.

— Таково соглашение.

— И то, что ты... И я... Те объятия, в которые ты меня заключил, не больше, чем... Чем просто объятия. Что это может значить? Разве мы не поссорившееся друзья? Разве объятия и поцелуи не уместны для примирения?

Вдали раздались крики детей, но они казались звуками из другого мира. Их по-прежнему окружал тихий, залитый солнцем влажный лес.

— Конечно, — успокоил ее Джереми, — Я рад, что всё позади.