Танец отражений

Бал в Зимнепраздник — вполне светское действо, без обязательных военных или правительственных мероприятий, так что двойные парадные клинки он может оставить дома. Айвен свои нацепит, но у Айвена хватает росту, чтобы их носить. А при росте Майлза длинный клинок смотрится совсем по-дурацки, чуть ли ни по земле волочится, не говоря уж о том, что сам об него спотыкаешься, а свою партнершу по танцам ударяешь по лодыжкам.

Из-под арки прозвучали шаги; Майлз быстро обернулся, облокотился на ручку кресла и упер каблук сапога в стену, притворяясь, что не обращает внимания на нарциссическую привлекательность собственного отражения.

— А, вот ты где. — Марк забрел к нему, задержался перед зеркалом, коротко себя оглядел и повертелся, проверяя, как сидит костюм. Разумеется, сидел он превосходно. Марк раздобыл имя императорского портного — секрет, бдительно хранимый СБ, — с помощью простейшей уловки: позвонил Грегору и спросил у него самого. Прямой, свободный покрой пиджака и брюк был вызывающе штатским, но каким-то уж очень четким. Цвета были, в общем, выбраны в честь Зимнепраздника: темно-зеленый — настолько темный, что казался почти черным — был оторочен темно-красным — настолько темным, что выглядел почти черным. Эффект был наполовину праздничным, наполовину зловещим: эдакая маленькая, жизнерадостная бомба.

Майлз вспомнил то давнее мгновение во флаере Вербы, когда ненадолго уверился себя, что он — Марк. Как это было ужасно, как жутко одиноко. Память об этом безутешном одиночестве заставила его вздрогнуть. «Что, он так все время себя чувствует?»

«Ну, больше нет. У меня есть что сказать на эту тему.»

— Неплохо выглядит, — заметил Майлз.

— Ага. — Марк ухмыльнулся. — И ты сам не так уж плох. Меньше походишь на труп.

— Ты тоже приходишь в норму. Потихоньку. — Да, и правда. Какие бы ужасы ни устроил Марку Риоваль, но самые пугающие уродства, те, о которых Марк решительно отказывался говорить, постепенно прошли. Хотя изрядная прибавка в массе осталась. — И на каком весе ты наконец остановишь свой выбор? — с любопытством спросил Майлз.

— Ты его видишь. А то стал бы я вкладывать в гардероб целое состояние!

— Хм. А тебе удобно? — спросил Майлз, сам такого удобства не испытывая.

Марк сверкнул глазами. — О да, спасибо. Мысль, что даже одноглазый снайпер с дистанции двух километров в полночную грозу никак не может перепутать меня с тобой, заставляет меня испытывать несомненное удобство.

— О-о. Ладно. Ну, думаю, так и есть.

— Продолжай упражнять мозги, — сердечно посоветовал ему Марк. — Это тебе полезно. — Он сел, откинувшись на спинку, и задрал ноги.

— Марк? — позвал из вестибюля голос графини. — Майлз?

— Тут, — отозвался Майлз.

— А-а. — Графиня свернула в фойе. — Вы оба тут. — Она улыбнулась обоим с глубоким материнским торжеством и очень довольным видом. Майлз невольно ощутил тепло, словно внутри растаял наконец и потек водой оставшийся от криозаморозки ледяной осколок. На графине было новое платье, еще богаче украшенное, чем обычно: зеленое с серебром, с защипами, гофрировкой и шлейфом, подчеркивающее богатую фактуру ткани. Хотя даже платье не делало ее чопорной и строгой — не смело. Графиню наряды не пугали. Скорее наоборот. А глаза ее своим блеском затмевали серебряное шитье.

— Отец нас ждет? — спросил Майлз.

— Спустится вниз через минуту. Я настояла, что мы уедем точно в полночь. Вы двое, конечно, можете остаться и дольше, если захотите. Я знаю заранее: он переутомится, доказывая всем шакалам, что он слишком крепок, чтобы они могли на него броситься — даже если шакалов поблизости не кружит. Условный рефлекс всей жизни. Попробуй привлечь его внимание к Округу, Майлз. А то бедный премьер-министр Ракоци с ума сойдет, чувствуя, что Эйрел глядит ему через плечо. Надо бы нам после Зимнепраздника переехать из столицы в Хассадар.

Майлз, имевший весьма ясное представление о том, сколько времени занимает заживление после операции на грудной клетке, ответил: — Думаю, ты сможешь его урезонить.

— Добавь на чашу весов и свой голос. Я знаю, что тебя он одурачить не сможет, и он это тоже знает. Э-э… а с медицинской точки зрения, чего мне ожидать нынче вечером?

— Он протанцует два танца: один — чтобы доказать, что может, а второй — чтобы доказать, что первый раз не был случайностью. А потом ты безо всяких проблем уговоришь его присесть, — уверенно предсказал Майлз. — Давай, изображай курицу-наседку, а он притворится, что остановился, чтобы сделать тебе приятно, а не потому, что вот-вот упадет. Мне тут показалось, что Хассадар — хороший план.

— Да. Барраяр просто не знает, что делать с правителями в отставке. По традиции они весьма любезно отправляются в мир иной, а не болтаются поблизости, комментируя работу своих преемников. Эйрел в чем-то первый. Хотя у Грегора есть куда более устрашающая идея.

— Да?

— Он что-то бормочет насчет поста вице-короля на Сергияре, когда Эйрел полностью поправится. Похоже, нынешний вице-король умоляет о возвращении домой, просто слезно просится. А более неблагодарной работы, чем у губернатора колонии, мне вообразить трудно. Честный человек должен землю рыть, пытаясь разрешить конфликт потребностей: сверху давит правительство материнской планеты, снизу — колонисты. Я была бы крайне признательна за любые твои усилия по развенчанию иллюзий Грегора на сей счет.

— О, не знаю, — Майлз задумчиво приподнял брови. — Я хочу сказать… как план отступления. Целая планета, чтобы играть с ней. Сергияр. Разве это не ты ее открыла, когда еще была капитаном Бетанского Астроэкспедиционного корпуса?

— Естественно. Не опереди нас барраярская военная экспедиция, Сергияр был бы сейчас дочерней колонией Беты. И куда лучше управлялся бы, поверь мне. Там действительно кому-то нужно взять дело в свои руки. Одни только экологические проблемы просто вопиют о нехватке данных… ну, например, эта эпидемия червя. Немного предусмотрительности в бетанском стиле было бы… ну, ладно. По-моему, в конце концов они с нею разобрались.

Майлз с Марком переглянулись. Это не было телепатией. «Эйрел Форкосиган, возможно, не единственный стареющий и супер-энергичный специалист, которого Грегор был бы счастлив сплавить из столицы», — такая мысль в это мгновение, безусловно, посетила обоих.

Марк нахмурил брови. — А как скоро это может случиться, мэм?

— О, как минимум — не раньше, чем через год.

— А! — Марк просветлел.

В арку двери просунул голову оруженосец Пим. — Готовы, миледи, — доложил он.

Всей толпой они вышли в вымощенный черно-белой плиткой вестибюль и у подножья изгибающейся спиралью лестницы обнаружили графа. Он с удовольствием глядел, как они предстали перед ним. За время своих медицинских злоключений граф тоже похудел, но в красно-синем мундире он смотрелся лишь более подтянутым. Форму и парные клинки он носил с бессознательной легкостью. Через три часа он выдохнется, подумал Майлз, но к тому времени успеет произвести устойчивое первое впечатление на многочисленных наблюдателей. Это его первый официальный выход в свет после пересадки сердца. Цвет лица — превосходный, взгляд — бритвенно-острый, как всегда. Но в шевелюре больше не осталось темных волос. А если не считать этого, можно и вправду подумать, что он будет жить вечно.

Вот только Майлз так больше не думал. Задним числом вся эта история с сердечной болезнью перепугала его до чертиков. Самым страшным было не то, что однажды отец умрет, и, наверное, раньше него самого — это был естественный порядок вещей, и ради графа Майлз не желал бы, чтобы случилось по-другому, — но то, что Майлза может в этот момент не оказаться рядом. Когда он будет нужен. Скажем, он может гулять где-то с дендарийскими наемниками, и еще много недель не узнает об этом. Опоздает.