Танец отражений

Вот-вот, именно я это и пытался вам втолковать.

Ботари-Джезек покачала головой, с каким-то раздраженным согласием. — Пошли, — сказала она ему.

Она отвела его в офицерскую каюту, маленькую, но — слава богу — отдельную. Она была необжитой, пустой, чистой и по-военному аскетичной, а воздух там был слегка застоявшимся. Он предположил, что Торн должен обретаться где-то в аналогичной каюте поблизости.

— Я распоряжусь доставить для тебя кое-какую чистую одежду с «Ариэля». И принести поесть.

— Сперва поесть — можно?

— Конечно.

— Почему вы так внимательны ко мне? — Голос его вышел жалобным и недоверчивым; боюсь, подумал Марк, я так произвожу впечатление слабака и параноика.

На ее орлином профиле отразилась задумчивость. — Я хочу знать… кто ты такой. Что ты такое.

— Вы же знаете. Я — специально изготовленный клон. Изготовленный именно здесь, на Единении Джексона.

— Я не имею в виду твое тело.

Он сгорбился в непроизвольной защитной позе, хотя и знал, что она подчеркивает его уродство.

— Ты очень замкнут, — заметила она. — Очень одинок. Майлз совсем не такой. Как правило.

— Он не человек, он толпа. Он целую чертову армию заставляет тащиться за собой. — Не говоря уж об этом ужасающем гареме. — Полагаю, ему это нравится.

Ее губы тронула неожиданная улыбка. В первый раз он увидел, как она улыбается. Улыбка меняла ее лицо. — Да, по-моему, нравится. — Улыбка погасла. — Нравилось.

— Вы делаете это для него, верно? Ведете себя со мной так, потому что считаете, что ему этого хотелось бы. — Не потому, что он сам имеет на это право, нет, никогда, но все из-за Майлза и его чертовой одержимости братскими чувствами.

— Отчасти.

Все верно.

— Но главным образом потому, — продолжила она, — что в один прекрасный день графиня Форкосиган спросит меня, что я сделала для ее сына.

— Вы собираетесь обменять его на барона Бхарапутру, да?

— Марк… — Ее глаза потемнели от странной… жалости? иронии? Он ничего не сумел прочесть в ее глазах. — Это она спросит о тебе.

Она развернулась на каблуках и оставила его одного, плотно закрыв дверь каюты.

* * *

Он принял самый горячий душ, какого можно было добиться от крошечного смесителя, и долгие минуты стоял в жарком воздухе сушилки, пока его кожа не раскраснелась. Лишь тогда он перестал дрожать. Он усталости кружилась голова. Когда он наконец выбрался из душа, то обнаружил, что кто-то побывал здесь и принес еду и одежду. Он торопливо натянул белье, черную дендарийскую футболку и серые трикотажные брюки своего прародителя, а затем накинулся на ужин. На этот раз это было не изысканное, особое меню Нейсмита, а скорее поднос со стандартным, готовым к употреблению пайком, разработанным так, чтобы поддерживать в форме крупного физически активного солдата. Далеко не лакомство гурмана, зато в первый раз за несколько недель у него на тарелке оказалось достаточно еды. Он жадно заглотил все, словно тот, кто чудесным образом эту еду доставил, мог появиться вновь и отнять ее. С разболевшимся желудком он забрался в кровать и улегся на бок. Он больше не дрожал, словно от холода, не чувствовал себя опустошенным, покрытым потом и трясущимся от недостатка сахара в крови. Однако какое-то физическое сотрясение по-прежнему прокатывалось по всему его телу, подобно черному приливу.

По крайней мере, ты вытащил клонов.

Нет. Их вытащил Майлз.

Проклятье, проклятье, проклятье…

Этот наполовину свершившийся провал был совсем не тем славным освобождением, о котором он мечтал. Ну а каких последствий он ждал вообще? Во всех своих отчаянных построениях он практически ничего не планировал дальше возвращения на Эскобар с «Ариэлем». На Эскобар, с улыбкой на лице и с клонами под крылышком. Он так и видел картину своего будущего разговора с разъяренным Майлзом, но тогда Майлз уже опоздал бы его остановить, забрать у него победу. Он чуть ли не ожидал, что будет арестован, но под арест пойдет охотно, насвистывая. Чего же он хотел?

Быть свободным от вины за то, что выжил? Разрушить старое проклятье? «Из тех, кого ты здесь знал, никого не осталось в живых…» Он думал — когда вообще об этом задумывался, — что им движет именно этот мотив. Может, все было не так просто, и он сам хотел от чего-то освободиться… В последние два года, обретя свободу от Сера Галени и комаррцев стараниями Майлза Форкосигана и опять-таки освобожденный Майлзом, уже окончательно рано утром на лондонской улице, он не обрел того счастья, о котором мечтал во времена своего рабства у террористов. Майлз разбил лишь физические цепи, сковывавшие его; но иные оковы, невидимые, врезались так глубоко, что вокруг них наросла плоть.

Ты что думал? Что если будешь таким же героем, как Майлз, то они должны будут отнестись к тебе, как к Майлзу? Что они должны будут тебя полюбить?

И что это за они? Дендарийцы? Сам Майлз? Или стоящие за Майлзом зловещие, завораживающие тени — граф и графиня Форкосиган?

Образ родителей Майлза был неопределенным, размытым. Неуравновешенный Гален изобразил их, своих ненавистных врагов, отвратительными негодяями — Мясником Комарры и его мегерой-женой. Однако, с другой стороны, он требовал, чтобы Марк изучал их, пользуясь не подвергнутыми цензуре материалами: написанными ими текстами, произнесенными публично речами, частными видеозаписями. Родители Майлза были явно сложными людьми, вряд ли святыми, но так же явно — и не «бешеным садистом-мужеложцем и сукой-убийцей» из параноидального бреда Галени.

На видеозаписях граф Эйрел Форкосиган выглядел просто седеющим, плотного сложения мужчиной с необычно пристальным взглядом на довольно грубоватом лице и глубоким, рокочущим, ровным голосом. Графиня Корделия Форкосиган выступала не столь часто; это была высокая женщина с рыжими с проседью волосами и удивительными серыми глазами, слишком сильная, чтобы ее можно было назвать хорошенькой, но столь уравновешенная и уверенная, что казалась красивой, даже если, строго говоря, таковой не являлась.

А теперь Ботари-Джезек грозится отвезти его к ним…

Марк сел и включил свет. Быстрый осмотр каюты не выявил ничего, пригодного для самоубийства. Ни оружия, ни режущих предметов — дендарийцы разоружили его, когда он оказался на борту. Не к чему прицепить веревку или пояс, чтобы повеситься. Свариться заживо в душе — не вариант; прочно запечатанный датчик выключит воду автоматически, как только ее температура выйдет за пределы физически переносимой. Он снова отправился в постель.

В его сознании снова и снова в замедленном воспроизведении прокручивалась картинка: грудная клетка спешащего, орущего человечка взрывается карминным фонтаном. Он сам изумился, когда заплакал. Это шок, это должен быть просто шок, Ботари-Джезек же поставила диагноз. Я ненавидел этого маленького паршивца, когда он был жив, почему же я плачу? Абсурд. Быть может, он сходит с ума.

Две ночи без сна оставили ему состояние звенящего оцепенения, однако заснуть сейчас он не мог. Он лишь задремал, проваливаясь и снова выныривая из полусна и недавних, жгучих воспоминаний. В полубреду ему привиделось, что он плывет по реке крови в надувной лодке, отчаянно вычерпывая заливающий ее алый поток. Так что когда Куинн пришла за ним всего после часа отдыха, это было настоящим облегчением.

Глава 9

— Что бы ты ни делал, — сказал капитан Торн, — только не упоминай о бетанской процедуре омоложения.