Tanger
Шрифт:
— Я буду ловить тебя.
Он стоял внизу, широко раскрыв руки, глядя вверх.
Я пролез, прошел в темноте и открыл дверь.
— Где вы там?
Он так и стоял, широко раскрыв руки, глядя вверх.
— Я здесь, идите сюда, — тихо засмеялся я.
Пили в моей комнате.
— Вы замечали, что когда открываешь вино, то вокруг горлышка мелкие такие мошки вьются, даже зимой? Всегда вьются.
— Да-а.
— Знаете, кто это?
— Мошки-алкоголики, вероятно?
— Это духи вина.
— Я, на самом деле, не вижу, про кого ты говоришь, Анвар.
Я хотел сказать ему про очки
Ночью проснулся от его кашля. Он не захотел спать в другой комнате и лежал на матрасе, приткнувшись к стене. Он тихо, чтобы не разбудить меня, плакал, шмыгал носом и снова плакал. Я хотел хоть как-то успокоить его, но не находил слов и притворялся спящим.
— Анвар?
— Да.
— У меня аллергия на пыль, я задыхаюсь.
— А-а.
— Поедем в Ялту, Анварик-фонарик, там будем вместе с тобой, я буду покупать тебе фрукты и показывать дворцы, ты будешь выбегать из моря, а я буду укутывать тебя простыней, как своего самого любимого ребенка.
двадцать два
ту-дум-тудум
ту-дум-ту-дум
ай… офе… реты… кол ад…
чай, кофе, пиво, сигареты…
Здесь желает кто-нибудь?
— Постель уже выдают. Ты будешь брать?
— Ну а как, нельзя не брать.
— Дорого, конечно. Сюда когда ехала, была одна цена, сейчас уже другая.
— А они как в рублях или в гривнах берут?
— И так и так можно, в пересчете если.
— А-а, у Вас загранпаспорт.
— А-а, ла-адно!
Так странно было в этом баре.
— Странно, что здесь одни парни.
Кирилл все вздыхал и будто бы ждал кого-то еще.
— Анвар, что такое «заматерел»?
— С мужчиной это происходит обычно после женитьбы. Женщина что-то такое выделяет — мужчина становится мягким, более женственным, что ли… А что?
— Мне кажется, ты заматерел.
— Да? Хм. Я бросил курить, поэтому, наверное.
— От этого сразу полнеют.
Открылась дверь, и все, кто был в баре, обернулись.
— Я потерял смысл жизни, Кир. В Ялту поеду.
— Думаешь, ты его в Ялте найдешь?
— Не знаю, вряд ли.
Выпили, вернее пил я один. И снова все разом оглянулись на дверь, чтобы посмотреть, кто пришел, и оживились ненадолго.
И я тогда понял, чего они ждут, чего я жду вместе с ними. Мы ждали, что откроется дверь, и вместе с влажным воздухом донесется тяжелое дыхание океана, а в черном проеме будут колебаться и вытягиваться огни прекрасного города, а потом увидим красивых, свободных и загорелых моряков, которые пришли к нам.
Ночью меня разбудил таможенник. Я дал ему свой паспорт. Он начал его листать. Остановился. Дальше листает.
«Какой загранпаспорт?» И отдал его мне. Потом подошел к женщине. Она долго рылась в сумке, ища паспорт.
Махнул он рукой и ушел, не стал ждать.
— Всё, Анвар, проехали! Я так боялся,
ведь у тебя там нет прописки! — сказал Суходолов, и я увидел его лицо, светящееся в темноте с нижней полки.— Я уже и двадцать долларов приготовил для взятки! Вот. — Захлебываясь от радости, шептал он.
— Не-ет, это украинская, я молился, чтобы пронесло, слава богу!
ту-дум-ту-дум ту-дум-ту дум ту-дум-ту-дум ту-дум
Хамски пьяный, я валялся на верхней полке, а он всю ночь трясся за меня и с ужасом ждал таможенников.
— А я думал, что это русская таможня.
По вагону пробегали световые полосы. Я свесил голову. Его глаза радостно и выпукло взблескивали в темноте. Хотелось подшутить над ним. Изобразить какой-нибудь припадок.
Тишина. Звонко-пустой стук молоточка внизу, подо мною. Потом уже вдалеке. Еще дальше. В проходе валяется обувь. Чья-то голая ступня свешивается. И этот приятный страх в душе, когда куришь в тамбуре.
…………………………
И вдруг в этом громко вспухающем шуме прибоя, будто напоминающем о себе, и в его борьбе с берегом, находишь сочувствие к своей борьбе за жизнь, что-то родственное. И длинный всасывающий звук его отступления.
— Сдается мне, что вода холодная все-таки.
— Да ничего она не холодная, она в самый раз сейчас.
— Да? А вы чего не купаетесь?
— Да я… что я… ты купайся…
— Сначала энергетического напитка выпьем, а то холодно все-таки.
— Да ничего не холодно, ты даже не попробовал.
Волна набегала, приподнималась, заворачивалась и стекленела, чуть приоткрывая прибрежное дно. А потом отступала с журчащим, картавым звуком струясь по гальке и шевеля ее.
— Такой звук, как будто горло кто-то полощет.
— Иди, купайся, Степной барон.
Своей тонкой ручкой он теребил сумку. Он так хотел, чтобы я радовался, как всякий человек, который что-то дарит, открывает новое для другого.
Галька была холодной, а вода еще холоднее. Приятно было вдавливать ступни в мокрый песок, крутить ими, шевелить пальцами. Прибой пошатывал меня, нужно было стараться, чтобы удерживать равновесие. Как-то сами собой приподнялись плечи и руки сжались в кулаки. Я оглянулся — он, улыбаясь своим мыслям, осторожно вынимал из сумки простынь. Я поплыл, и через какое-то время кожа перестала чувствовать холод. Вода была тяжелой, сопротивляющейся, со странным горьким вкусом. Я нырнул и головой почувствовал, что вода все-таки очень холодная.
Он оглядывался и то разворачивал, то сворачивал простынь. Пошел с нею мне навстречу, заранее радуясь и предвкушая, как укутает меня. Но по лестнице спускались два мужика в плавках, тапках и с барсетками в руках. Они как-то особенно громко говорили по-украински. И он смутился, скомкал и прижал простынь к груди, а потом пошел за мною. Я сам взял у него простынь и вытерся ею. Он смотрел в сторону.
— Боже, какие идиоты… Специально так громко разговаривают, чтобы еще раз показать, что Крым принадлежит им… Наше, наше… А он никому не принадлежит.