Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

Вернер приложился к ее руке и ушел, посмеиваясь, а Лиза смотрела ему вслед с ненавистью. Хм, «любимый Алекс»… Чтоб ты сдох со своими намеками! Все-таки, как ни кощунственно звучит, а нет худа без добра: если бы не гад-антифашист, устроивший бойню на площади, Алекс так просто не отвязался бы сегодня от Лизы, и современные вариации на тему Юдифи и Олоферна вполне имели бы шанс воплотиться в реальность.

Но после того, что сегодня было с Петрусем, это просто невозможно!

Лиза прогнала поплывшие перед глазами воспоминания, которые вмиг сделали ее слабой, и вошла в ресторан.

* * *

— Вообще существует такое понятие, как презумпция невиновности, — пробурчала Алёна, неохотно волоча себя по лестнице.

Менты напористо топали следом, явно мечтая подтолкнуть ее в спину. Они так и горели служебным рвением.

Ответа на ее реплику не последовало.

— Не понимаю, почему вы меня не слушаете! — возмутилась Алёна. — Говорю вам, у меня нет никакого оружия, ни огнестрельного, ни холодного, кроме ножей кухонных. Но они вроде оружием не считаются?

— В определенных обстоятельствах и кухонный нож может стать орудием убийства, — сообщил Скобликов. — Я вам сколько угодно таких случаев могу рассказать.

— Спасибо, не надо! — передернула плечами Алёна. — То есть я вам очень признательна, но — спасибо, не надо. Может быть, когда-нибудь в другой раз. У меня сейчас очень много работы.

И она остановилась на лестнице, всем своим видом показывая, что дальше пускать их не намерена.

— Придется пройти в вашу квартиру, — сказал Скобликов и несколько подвинул Алёну с места, протиснувшись мимо нее. — У нас имеется предписание на обыск.

— Что? — прошептала она, как-то сразу обессилев. — Какой еще обыск?

Она тупо смотрела на спину Скобликова, который теперь неумолимо шагал впереди, но тут за спиной вдруг кашлянул второй милиционер, и Алёна обернулась к нему. Почему-то показалось, что он подает своему лейтенанту какой-то секретный сигнал, направленный против нее. Теперь ей казалось, что весь мир направлен против нее!

Однако никакого знака или сигнала она не уловила. Вид у мента — звания его Алёна не распознала, потому что вообще в званиях ни сухопутных военных, ни морских, ни милицейских не разбиралась, — был какой-то очень уж растерянный. И физиономия покраснела. Он даже снял фуражку и отер вспотевший лоб. Волосы у него были очень светлые, а рядом с покрасневшим лбом вообще казались белыми. И глаза были голубые-голубые, ну чисто васильковые! И они были устремлены на Алёну с каким-то совершенно несчастным и даже, не побоимся так сказать, рабским выражением.

Она неприметно пожала плечами. Ясное дело. Именно мужчины, молодые люди, юноши и мальчики вот такого типа всегда мигом теряли голову при виде рельефной фигуры и высокомерного лица нашей писательницы. Разумеется, ни у кого из них не было ни единого шанса приковать к себе ее внимание, в том числе и у сегодняшнего невзрачного типа в форме, и все же робкая дань восхищения ее прелестям, отразившаяся на его внешности, несколько взбодрила нашу эгоцентристку и эгоистку (а некоторым образом даже гедонистку). И она, обретя былую бодрость, обошла на повороте Скобликова, подскочила к своей двери первой.

— И все же я не понимаю, — попыталась она выстроить последний рубеж обороны, — с чего вы взяли, что у меня есть оружие?

— Заявление поступило.

— Заявление? От кого?

— Ну, такие служебные тайны я вам выдавать не вправе, — усмехнулся Скобликов.

Алёна тупо смотрела на него. Вообще говоря, единственным человеком (Дракончег, понятно, не в счет), который знал, что у нее есть оружие, был Москвич, схлопотавший от общения с тем самым оружием море слез… и отнюдь не слез счастья. Но если он написал такое заявление, то… то дурь еще похлеще получается, чем у пресловутой унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла. Только полный кретин может так подставиться! С другой стороны, и детали похищения журналисток не свидетельствуют об особом уме господина Москвича. И все же — вряд ли можно до такого вот имбецильства дойти!

Ну тогда — кто?

— Странно, однако, — пробормотала Алёна. — Выходит, я тоже на любого-каждого могу заявление написать, мол, у него оружие имеется. И вы что, пойдете сразу проверять? И обыскивать? По одному только заявлению?

— Вы сами знаете, какая криминогенная обстановка в городе и стране, — доверительно заговорил Скобликов. — Приходится иногда полагаться и на непроверенные факты. Преступление лучше предупредить, чем потом тратить время и силы на то, чтобы обезвредить преступника. Поэтому, гражданка Ярушкина, прошу вас открыть дверь квартиры. Не заставляйте меня изымать у вас ключ.

— А что, такое возможно? — изумилась Алёна.

— Разумеется.

— У меня там сигнализация…

— Сигнализацию придется отключить, — приказал Скобликов. — Ну все, или вы сейчас же открываете дверь, или я оформляю отказ повиноваться властям!

— Хорошо, хорошо… — мстительно проворчала себе под нос Алёна, от души надеясь, что мент не расслышит, с какой именно интонацией она говорит. — Ну, если вы так…

Она открыла дверь и под громкий писк охранной системы замерла перед щитком сигнализации. Нужно было набрать четыре цифры: 4891. Когда названная комбинация доходила до пульта управления, квартира автоматически снималась с охраны. Но настройщик прибора сообщил Алёне одну деталь.

— Если, к примеру, вы открываете квартиру под принуждением — всякие ситуации бывают, все нужно предусмотреть! — то последней наберите не единицу, а восьмерку. Звук исчезнет, но на пульт поступит тревожный сигнал. И к вам на выручку выедет оперативная группа. Прошу вас не забыть эту хитрость, Елена Дмитриевна!

Как ни странно, она не забыла. То есть, очень может быть, и забыла, но сейчас вспомнила. Как нельзя более кстати!

Пугало одно — вдруг Скобликов знает всякие охранные хитрости? Уж очень он внимательно смотрел, на какие цифры нажимала сейчас Алёна. Но делать было нечего, приходилось рисковать.

Тревожное пиканье умолкло, и милиционеры вслед за Алёной вдвинулись в квартиру.

* * *

Все в общем-то оказалось не столь страшно, как ей казалось. Переодевшись в совсем даже не вульгарное, хотя и очень короткое розовое платье и надев премиленький веночек из шелковых розочек, который здесь носили официантки вместо наколок, Лиза вышла в зал. И тут ее поразило, с каким вкусом он оформлен. Казалось, будто находишься в роскошном розовом саду. Искусственные цветы, шелковые шали на абажурах, сплошь розовая обивка мебели — здесь сочетались самые разные оттенки этого цвета, от почти малинового до почти серого… Обстановка больше напоминала интерьер изысканного салона, чем ресторана. Видимо, фрау Эмма просто органически не способна на вульгарность. И эта атмосфера действовала на людей: офицеры вели себя весьма чинно, не скандалили, не орали «Хорста Весселя», а приватные предложения девушкам делали не иначе как в письменном виде, для чего на столиках лежали специальные розовые блокнотики с розовыми же вложенными в них карандашиками. В листок была непременно завернута купюра, которая не входила в оплату заказанных блюд, а считалась необходимым авансом девушке и заведению и не возвращалась даже в том случае, если офицер получал отказ.

Все эти тонкости Лиза наблюдала пока со стороны. К счастью, на ее благосклонность пока никто не претендовал, хотя один армеец, кажется подполковник, лет сорока вроде бы и поглядывал многозначительно. Фрау Эмма в то время, когда Лиза переодевалась, преподала ей краткий урок по различению гитлеровских военных званий армии, военно-воздушных частей и войск СС (звания офицеров военно-морского флота она оставила в покое, поскольку ни единого его представителя в Мезенске невозможно было и днем с огнем отыскать). Поэтому сейчас Лиза определила, что оберст-лейтенант, то есть подполковник, принадлежит к пехоте.