Танго с манекеном
Шрифт:
– Что вы, это я вас беспокою. Вы сможете уделить мне несколько минут? Чтобы поговорить о Сандре…
– Знаете, не в моих правилах обсуждать Сандру с людьми, которых я вижу впервые. Вы, простите, ей кто?
– Я… друг. Почти родственник. Она называет меня Дэдди – это ведь говорит о чем-то, правда? Кстати, извините, я не представился. Меня зовут Саймон Дикселль. И это я рекомендовал ей согласиться на эту авантюру.
– Ну, вам и отвечать. А я-то здесь при чем? Я ее не уговаривал.
– Нет. Но с вас, насколько я понял, она начинается. В смысле, авантюра…
– Хорошо, что вы меня предупредили. Ладно, Саймон, у вас получилось. Но здесь мы не поговорим. Давайте,
– Это удобно?
– Удобнее, чем на перроне. Вы любите ездить на мотоцикле?
– Ну… я пока не делал этого…
– Заодно и попробуете. Только уберите уже табличку, на мотоцикле есть номера, имя владельца держать не обязательно.
Мы вошли в лофт, и я мгновенно почувствовал, что что-то изменилось.
Штатива и осветительных приборов больше не было. Исчезли фоны для съемки. Вместе с ними пропали с полок фотографические альбомы. Их место заняли толстые фолианты, издали напоминающие энциклопедические издания.
На журнальном столе в центре комнаты лежали, свернутые рулоном, какие-то афиши.
Такой у меня квадратный стол сюрпризов – каждый день что-нибудь новенькое. Как я без него жил?
Я развернул одну из афиш. Пахнуло свежей типографской краской.
Центр листа занимала репродукция картины – человек с пристегнутыми крыльями вырывался вверх, отталкиваясь от земли. Икар… Бритый наголо Икар с моим лицом.
Крупно напечатанное завтрашнее число, полдень. И текст:
Философский факультет Сорбонны
Единственная лекция
Грег Таннер
OUT OF THE BOX
Не знаю, сколько времени я так стоял, держа в руках развернутый постер.
В какой-то момент я почувствовал чье-то присутствие и, оглянувшись, увидел, что через мое плечо афишу разглядывает высокий грузный человек. Саймон как его там… Я и забыл о нем.
– У вас завтра лекция, – сказал он, посмотрев на меня так, как смотрит на пациента врач, говорящий «Да у вас, батенька, флюс». – Вам ведь готовиться нужно, а тут я… Мне, наверное, лучше не отрывать вас…
– Нет, все отлично. Даже к лучшему. Располагайтесь. Я налью себе что-нибудь, вы присоединитесь?
Саймон ушел около десяти вечера.
Он оказался отличным собеседником, внимательным и умным. Он формулировал неожиданные и парадоксальные вопросы, но делал это так, что в них уже наполовину содержался ответ.
Не знаю, кто из нас оказался более полезен другому.
Завтра должно было начаться путешествие Сандры.
А мое, если судить по встрече с рефлектором, видимо, – закончиться.
И завтра мне предстояло сказать то, что я считал самым важным.
И, видимо, не один на один, в исповедальне, а – на той самой публичной лекции в Сорбонне.
Саймон рассказал мне о Сандре. Она была художником. Очень котирующимся, очень оригинальным, очень модным и очень востребованным.
До поры до времени. Ей платили все больше, заказы становились все соблазнительнее, она все чаще ориентировалась на вкус заказчика, стала повторяться, подлаживаться и терять стиль.
Творческий кризис, депрессия. Она больше не могла писать.
Он рассказал ей о классическом эксперименте в Стенфорде, когда в настольном лабиринте клали в определенное место кусочек сыра и запускали туда мышь. Она быстро выучивала дорогу к сыру и уже с третьего раза безошибочно находила его. А потом сыр класть перестали, и мышь уже с третьего раза понимала, что бегать по этому маршруту – бессмысленно. А параллельно в одну из аудиторий клали деньги, равные месячной стипендии. И студенты уже со второго раза – быстрее, чем мышь, уверенно
шли именно к этой аудитории. Тогда деньги класть перестали. Но, говорят, студенты до сих пор все ходят и ходят туда ночами…– Я попытался объяснить ей, что чем дольше она ходит одним и тем же маршрутом, тем меньше свободна, тем больше отклоняется от собственного пути… Она это понимает, но выпрыгнуть сама, видимо, не может… И я дал ей координаты Клуба.
Он смотрел на меня, спокойно ожидая каких-то откровений или хотя бы обнадеживающих слов, а я рассматривал свою клубную, черную с красным карточку и отчетливо представлял себе холеную благополучную мышь, день изо дня, в определенный час, с привычной вальяжностью входящую в современный дизайнерский лабиринт, снисходительно кивающую охранникам и поднимающуюся на персональном лифте туда, где уже давно не пахнет сыром.
Впереди была целая ночь, и я на нее рассчитывал, чтобы понять, что делать с этой свалившейся на меня лекцией.
Но почти сразу после ухода Саймона неожиданно позвонил Антуан.
– Слушай, я, кажется, знаю, где твой похититель чемоданов. Ну, тот, что испарился в Ницце. Если не возражаешь, я бы за тобой заехал, и мы бы совершили небольшую прогулку. Только возьми с собой его чемодан, чтобы, если я прав, дважды не ездить.
– Ты знаешь, я сегодня как-то…
– Не пойму, тебе нужен твой чемодан или нет? Он улетает из Парижа завтра вечером, а гоняться за ним по миру я все же не готов.
Я вспомнил, что было в моем багаже, и понял, что вот странность – ничего из этого мне, на самом деле, не нужно. Так недавно казалось необходимым, а теперь… Объяснить это Антуану я бы, правда, не взялся, к тому же вдруг пришла мысль, что сейчас мне очень неплохо было бы переключиться.
Я согласился и через двадцать минут уже сидел рядом с ним в машине, направлявшейся к левому берегу Сены.
Первые пять минут мы ехали как в заправском детективе – сосредоточенно глядя вперед и без единого слова. Все это время я размышлял, не стоило ли оставить себе в качестве сувенира тот запароленный диск с чудесной надписью «Здесь все», который лежал сейчас на заднем сиденье в точной копии моего чемодана.
– Что это у тебя с головой? – спросил Антуан, не отрываясь от дороги.
– От тебя ничего не скроешь. Знаешь анекдот о том, как Холмс встречает утром Ватсона и говорит «Ватсон, я знаю, что у вас новые кальсоны»?
– Ватсон, я знаю, что вы поранились, брея с похмелья голову. Я прав?
– Холмс, но как..?! Ладно, хвастайся уже. Как ты нашел мой чемодан?
Антуан усмехнулся и, не поворачиваясь, правой рукой нащупал на заднем сиденье папку для бумаг, переложил ее к себе на колени и, искоса бросая на нее короткие взгляды, вытащил один из листов. Потом зажег свет над зеркалом заднего вида и протянул лист мне:
– Колоритный оказался тип. Хочешь взглянуть?
В центре пустого листа бумаги размещался рисунок, который я несколько секунд рассматривал.
– Да… Ты увлекся рисованием комиксов? Злобная вышла физиономия.
– Злобная? – Антуан искоса взглянул на рисунок в моих руках. – Да ты держишь вверх ногами! Это же добрейший тип! Переверни картинку.
Я пожал плечами и послушно развернул рисунок на 180 градусов.
Видимо, у меня был довольно ошарашенный вид, потому что Антуан разразился утробными звуками, обозначавшими у него высокую степень веселья.