Танго смерти

V

Базар за Оперным называли не только Кракидалами, но и невесть почему Парижем, не утратил он своего значения и своего имени и во время войны, львовяне продавали здесь массу всевозможных вещей, выстроившись в две шеренги, а между ними ходили покупатели – в основном советские офицеры, солдаты, чиновники и их жены, которые здесь, «в Париже» превращались в европейских дам. Среди продавцов можно было встретить и актеров театра, и директоров банков, и уважаемых профессоров – каждый что-то выносил из дома на продажу и каждый громко расхваливал свой товар. Одни нуждались в продуктах, другие собирали деньги на взятку для освободителей, чтобы спасти кого-то, определенного на выселение в Сибирь. Но Кракидалы привлекали еще по одной причине – именно здесь было место дружеских встреч и источник политических новостей и сплетен, здесь сновали своего рода маклеры, которые умели налаживать контакты с чекистами и работниками тюрем, здесь можно было узнать последние новости лондонского радио и дату и время очередной милицейской облавы, купить немецкий паспорт и найти проводника через границу.

На рынке с утра до вечера разносились возгласы: «Цьмага, баюра, вудзя [105] !», «Бачевский, Бачевский, Бачевский!», «Баюра, баюра, баюра!», «Цьмага местная и заграничная!», «Сахарин пастилковый! Водка чистая выборова!». Какой-то веселый человек выкрикивал во весь голос: «Продается средство от клопов, блох, тараканов и всякой другой сволочи. Смерть блохам, смерть вшам и клопам тоже!», но после того, как к нему подошел какой-то товарищ и поинтересовался, кого он имеет в виду, упоминание о «всякой другой сволочи» исчезло.

105

Цьмага, баюра, вудзя — синонимы водки.

Предприимчивые львовянки подсобрали гору блестящих разноцветных пуговиц, кружев, ленточек, ремней, бальных перчаток, искусственных цветов, цветных приколок и гребешков для волос, декольтированных ночных сорочек и халатиков – и все это выносили на продажу ненасытным советкам, которые такого дива дивного никогда не видывали, а кроме собранных в доме вещей, львовянки продавали еще и то, что приготовили сами, потому что не было такой хозяйки, которая не умела бы испечь торты, пляцки и пирожные, вот и не удивительно, что на Кракидалах можно было встретить и пани профессоршу, и пани адвокатшу, и даже саму пани Пшепьюрскую [106] , которые без всякого смущения торговали вкусностями. Ах, как же ими лакомились дамы из советского рая! На каждом шагу можно было видеть чавкающие рты или измазанные кремами и крошками физиономии офицерских баб. Торговала мамиными пирожными и Миля и жаловалась при этом:

106

Пани Пшепьюрская — прозвище чванливой женщины.

– Из-за этих Кракидал только толстею, да и только. Потому что, если пирожных никто не покупает, мне скучно, и я их ем. А мама пеняет, мол, ей пирожных не жалко, вот только денег не видать.

Поэтому и неудивительно, что советы, едва прибыв во Львов, тут же начинали интересоваться, как попасть на Кракидалы, то бишь, как они говорили, «на Кракадилы», здесь можно было купить очень дешево замечательные вещи, и они, приобретя поношенные европейские костюмы и плащи, второпях переодевались в подворотнях и только тогда выходили в город, но это не спасало их от батяров, которые, быстро раскусив непросвещенность освободителей, подсовывали им самый разнообразный чудовищный хлам, убеждая в его исключительной ценности. К этому выгодному гешефту приобщилась и наша четверка, Ясь раздобыл в разбомбленной аптеке клистирные трубки и бакелитовые насадки для резиновых спринцовок, у всех этих приспособлений был маленький краник, позволяющий открывать и перекрывать доступ жидкости из сосуда. Сначала мы не могли просечь Яськину идею, но он нас убедил, что товар – первый класс и должен пойти, если мы будем рекламировать чубарикам эти трубки как выдающееся достижение современной техники в области курения. Так оно и вышло, мы, объясняя, как работает такой усовершенствованный мировой наукой «мундштук», крутили краником в разные стороны перед глазами ошеломленного бойца и убеждали:

– Вот это техника! Хочешь – куришь, не хочешь – не куришь.

После чего солдаты с удовольствием и восторгом курили воткнутые в «мундштуки» газетные самокрутки с вонючей махоркой, беспрестанно крутя эти краники. Когда же наши трубки кончились, нам удалось продать несколько печатных машинок под видом устройства для печатания денег, делали мы это, конечно, в потемках, чтобы клиент не догадался, что его надувают. Потом Ясь рассказал, что он обнаружил у Люции дома большой ящик с поломанными часами и будильниками, которые остались после ее дедушки-часовщика, Вольф этим известием очень заинтересовался и загорелся желанием распродать этот скарб.

– Да кому же ты продашь часы, которые стоят? – спрашивали мы.

– Да кому угодно, – отвечал Вольф. – Нужно только отломать секундную стрелку, чтобы она нам не мешала, тогда подносишь часы чубарику к уху и цокаешь зубами. Вот так: цок-цок-цок!

– Ну, смотри, чтобы он тебя самого не ровен час не цокнул, – засмеялся Йоська, и мы согласились понаблюдать за этой деятельностью Вольфа, пообещав присоединиться, если дело у него пойдет. И что вы думаете? Пошло! Еще как пошло! Кому-то в такое, может, и трудно поверить, но представьте себе человека, который никогда не имел часов и никогда не слышал их тиканья, а надо сказать, что советы просто в раж входили от часов, правда, у них было очень своеобразное представление о красоте и они считали, что часы должны быть большими, и чем больше – тем лучше, поэтому носили на руках впечатляющие луковицы, а некоторые даже пристраивали к запястью будильник да еще рукав подкатывали, чтобы видно было, какой он фунё кацалабский [107] .

107

Фунё кацалабский — чванько приблудный.

Как-то раз произошло чрезвычайное событие, примчалась к нам запыхавшаяся Голда и сообщила, что у них в доме лежит труп, моя мама только руками всплеснула, а бабушка тут же залила кипятком какое-то зелье, чтобы напоить перепуганную Голду, потому что та никак не могла отдышаться и махала платком у лица, из обрывков фраз, которые она то выкрикивала, то произносила шепотом, до нас дошло только одно: труп принадлежал энкаведисту, который уже не раз приставал к Лии, а теперь он выждал, когда она была в доме одна, и попытался ее изнасиловать, и Лия, защищаясь, хряснула его сковородкой по голове, но хряснула не донышком, а кантом, вот и рассекла ему висок, он лежит плашмя, вытянувшись во весь рост, с залитой кровью харей, и не дышит. Именно в таком неприглядном виде и застали его Голда с Йоськой, вернувшись из магазина. И опять все взгляды обратились ко мне, давая понять, что моя миссия спасителя еще не завершилась и впереди у меня новые свершения и новые испытания.

– Ну что ж, – вздохнул я, – идите туда и ждите меня, а я помчусь к пану Кнофлику. Глядишь, и на этот раз он нас выручит.

На похоронном заведении пана Кнофлика развевался красный флаг, а на вывеске красовалась свежая надпись «Красный Харон».

– А как ты думаешь? – кивал на вывеску пан Кнофлик. – Теперь это мой оберег. Уже сюда заглядывал не один чубарик да все спрашивал: «Как мне увидеть таварища Харона?» Я отвечал всегда одинаково: «Таварищ Харон на савещании в Маскве». И имею священный покой. А на днях притащился какой-то советский жид и спросил: «А не тот ли это Гриша Харон, который был начальником Житомирского НКВД?» Я кивнул. А он тогда: «Передайте ему привет. Если будут праблемы, я в Госснабжении. Решаю все вапросы».

– Но я к вам снова по очень деликатному делу, – я понизил голос, а пан Кнофлик тут же увел меня в свой кабинет и приготовился слушать. – Голда Милькер опять влипла в неприятную историю, на этот раз из-за дочери. Когда к ним в гости пришел один энкаведист, Лия решила угостить его яичницей, взяла в руки сковородку и только собралась поставить ее на плиту, как энкаведисту приспичило ее обнять, но он поскользнулся на капельке масла и хряпнулся головой прямо в кант сковородки. Да так неудачно, что теперича лежит пузом кверху, а дух его витает где-то над Высоким Замком.

– Вот это да! – покачал головой пан Кнофлик. – Вот так незадача! Мы должны его похоронить чин по чину. И тебе ужасно повезло, потому что у меня как раз имеется очень удобный гроб – глубокий и широкий. Приготовили его для одного имостя [108] , который лежал при смерти, а был он очень крупный, такой толстый, что в ту дверь не пролез бы. Но он передумал умирать и сейчас снова скачет, и жрет макагиги [109] с марципанами. А гроб стоит. Знаешь, что мы сделаем? Положим твоего гостя снизу, а сверху – пани Топольскую. Думаю, он не будет против, если придется ему лежать под дамой?

108

Имость – от «его милость», о священнослужителе.

109

Макагиги – сладости из меда и толченых орехов.

– Куда уж там! Это еще тот шалопут был. Ни одной юбки не пропускал.

– Ну, это люкс. Ты только привези мне его сюда.

– Подождите, а семья пани Топольской не будет возражать?

– Какая семья? Нет никакой семьи. Это была одинокая женщина, старая дева, но предусмотрительная, и не забыла отложить деньги на свои похороны. В завещании так и написала: «хочу лежать удобно, просторно и мягко». Все три пункта будут соблюдены. Но скажи: тот гость был в военной форме?

– Ну да, еще и при пистолете.