Танкист-штрафник (с иллюстрациями)

Услышал я здесь жуткую историю о судьбе группы наших военнопленных. Когда советские войска наступали фрицам на пятки, немцы отобрали из колонны военнопленных человек тридцать ослабевших, больных и повели к речке. Там были полыньи, пробитые тяжелыми снарядами. Они затолкали штыками под лед всех этих людей. Тем, кто сильно сопротивлялся, выстрелами перебивали ноги. Фашисты думали, что тела унесет течением, но глубина в том месте была небольшая, и течение вынесло трупы наших военнопленных на галечную косу, прямо под лед. Лица погибших отчетливо виднелись сквозь лед, с которого сдуло снег. Местные жители ходили смотреть, начали было долбить лед, чтобы достать и похоронить красноармейцев. Но немцы вскоре пригнали специальную команду, взорвали лед и столкнули тела погибших на глубину.

– Страшно было, – рассказывали мне. – Молодые ребята, как живые, подо льдом лежали. Некоторые лицом вверх. Ты на них смотришь, а они – на тебя.

Рассказ жителей деревни остался в моей памяти навсегда. Это была наука ненависти, которой нас учили сами немцы. О какой пощаде к ним после этого могла идти речь! Мы продолжили разговор, и я спросил, где сейчас мужики и остальная часть жителей. Неужели в лесу живут?

– А где же еще! В сорок первом германцы за евреями охотились и скотину угоняли. Сталина костерили. Сейчас не до Сталина сделалось. За мужиков взялись. А вы когда нас насовсем освободите?

– Скоро. Потерпите.

– Когда скоро-то? Харьков и Белгород, говорят, опять у германцев.

– Отобьем. Недолго им там сидеть.

– А вы, значит, разведка? – допытывались старухи.

– Считайте, что так. Только голодная разведка. Еды у вас никакой нет? Мы заплатим.

Помочь нам старики ничем не могли. Рассказали, что сами едят только рыбу, но сети плохие, рыбешка попадается мелкая. Еще имеется коза и несколько кур. Полкружки молока и яйцо перепадает каждому через день. Женщина о чем-то пошепталась со стариками, и нас накормили. Принесли миску вареной картошки, глечик молока и по куску серого домашнего хлеба. Видя, как мы едим, добавили по паре сырых яиц, которые мы выпили вместе с молоком. В благодарность вытащили из вещмешков мыло, полотенце, кусок байки. Отдали женщине, которая была здесь старшей. Гимнастерку Антона я приберег, а от денег женщина отказалась:

– Материя и мыло пригодятся. А деньги брать со своих вроде как неудобно.

Дали с собой полковриги хлеба, картошки и налили во фляжки козьего молока. Дед отсыпал полный кисет домашнего табака, чему мы были рады больше всего.

– Другого ничего нет, – развела руками женщина. – Сами голодаем.

– Еще деревни поблизости есть? – спросил я. 

– Есть. Километрах в четырех выше по течению. 

– А немцы?

– Пока не появляются. Днем тает, проехать трудно. Вот и не суются. А как в других местах – не знаю.

Я решил дойти до следующей деревни. По крайней мере, будем знать обстановку. Да и харчей на три экипажа – только перекусить хватит. Может, еще чем разживемся. Шли вдоль замерзшей речки. Снега в лесу оставалось еще много, по берегам громоздились глыбы ноздреватого грязного льда. Здесь шли бои. Лед разбивало бомбами и снарядами. Кое-где валялись стреляные гильзы. В прибрежный откос вмерз труп с торчавшими босыми ногами. Ботинки или сапоги сняли. Перешли Ворсклу туда и обратно. Прикинули, что для танков весенний лед уже слабоват.

Вскоре дошли до следующей деревни. То же самое, что и в первой. Разве что деревня покрупнее, жителей осталось побольше, и землянок было штук шесть. Здесь нас накормили щербой. Так назывался суп с кусочками разварившейся рыбы и заправленный яйцом. С жадностью выхлебали по миске. Хлеба не было. Поели, закурили самосад. Смотрели на нас два десятка жителей деревни. Что они думали? Наверное, жалели. А мне до боли было жалко видеть оборванных детей, одетых в обноски. Подозвал девчонку лет тринадцати, сунул ей гимнастерку старшего лейтенанта.

– Спасибо, дяденька.

Остальные стали щупать, мять крепкое сукно.

– Ты ее только под фуфайку надевай, – посоветовал Степа Пичугин. – Не дай бог, фрицы увидят. Вопросы пойдут.

Дети есть дети. Особенно девки. Сбросила драную фуфайку, надела гимнастерку, которая ей как раз до колен пришлась, стала прихорашиваться. Нам дали в дорогу немного хлеба, картошки и квашеной капусты. Уходя, я отозвал в сторону одного из мужиков. Он работал на ферме, которую спалили вместе с деревней. Поговорили, нет ли поблизости немцев.

– Стреляют, моторы гудят. Но не слишком близко. По дорогам идут. Опять немец жмет? Все хвалились: «Сталинград да Сталинград»! А германец, оказывается, сильнее, чем мы.

Я ответил несколькими дежурными фразами, что немцев мы бьем. Но мужик лишь отмахнулся и рассказал, что почти все окрестные жители прячутся в лесу.

– У нас председателя колхоза застрелили и двоих красноармейцев-окруженцев. Пока землянки на морозе рыли, четверо детишек от скарлатины умерли. Простыли и заразились друг от друга.

Смотрели мы на наших людей, и душа сжималась. От жалости к своим и ненависти к фрицам. Какие, к черту, после этого пленные! Мы были настроены драться до конца.

Сейчас уже та война историей кажется. Через десять-пятнадцать лет никого из фронтовиков не останется. Пока мы были живы, не давали властям на полях под Сталинградом памятники убитым немцам ставить. А ведь как рвались наши чиновники. И не из-за большой любви к немцам, а все из-за денег, которые можно легко сорвать. Командировки в Германию, выгодные совместные предприятия, где валютой платят за поиски пропавших без вести солдат 6-й армии Паулюса. Я к этому сейчас спокойно отношусь. Вражды не осталось. Только дружбы между мной и немцами не будет. Сколько людей они погубили. Даже не в боях, а так, походя, как скотину.

В той деревеньке военнопленных живьем утопили, восемнадцать мужиков постреляли только из-за того, что грузовик сломался, а отпустить домой не захотели. Это же будущие солдаты Красной Армии. Целый взвод, который так просто не одолеешь. А безоружных из пулемета в минуту положили. В другой деревне троих застрелили, да еще четверо детей от холода и болезней померли. Морозы в феврале за двадцать стояли, землянки три дня копать и долбить надо. У догорающих домов на морозе люди ночевали. Кто-нибудь из немцев в своих мемуарах про такие «пустяки» вспомнил?

– Вы скажите своим, чтобы молчали, – попросил я. – Мы из окружения выбираемся. Каким путем лучше, посоветуйте?

– Много вас?

– С нами техника, пушки… и танки тоже, – добавил я после недолгого колебания.

– По левому берегу не пройдете. Если только вдоль леса, мелкими группами. Вам переправляться надо, пока лед держится. Скоро все таять начнет, особенно когда дни солнечные.

– А если не по лесу, а напрямик по левому берегу? Нам переправляться сложно. Лед технику не выдержит.