Танкист-штрафник (с иллюстрациями)

– Этот дом пехота отбила, – сказал я. – Много там фрицев валяется?

– Штук пятнадцать есть. И наши лежат. Хоронить некому.

Двинулись было дальше. Вдруг танк крутнуло. Механик Федотыч, выскочив, с руганью пинал железо. Оказалось, в горячке нам перебило гусеницу. Она продержалась метров пять и сразу лопнула. В доме были установлены две 75-миллиметровки, третья – замаскирована в окопе среди сваленных деревьев. Все они были разбиты, успев сжечь три наших танка и еще один повредить. Небольшой гарнизон постреляли пехотинцы. На землю под дерево положили шесть трупов наших ребят, человек десять были ранены. Несколько трупов остались в сгоревших танках. Такую немалую цену мы заплатили за уничтоженный опорный пункт и противотанковую батарею.

Экипаж вместе с десантниками торопливо натягивал гусеницу. Глядя на разбитые пушки, невольно казалось, что если мы продвинулись здесь вперед, уничтожили опорный пункт, то и в других местах дела идут успешно. К сожалению, все обстояло не так. Стрельба шла повсюду, даже в тылу. Это был нехороший признак.

Меня подозвал механик-водитель и сообщил, что задето ведущее колесо. Надо его снимать, заново крепить. Работы не меньше чем на час или два. Но командира роты уже торопили по рации. Надо продолжать наступление. Два танка – все, что осталось от роты, – с десантом на броне двинулись дальше. Нам было приказано быстрее заканчивать ремонт и догонять роту. В воздухе висела сплошная пелена копоти. Дом уже горел вовсю. Ветер крутил над крышей языки пламени, в которых сгорали прошлогодние листья, наши и немецкие листовки. Изредка внутри дома взрывались ручные гранаты и трещали в огне патроны, выбрасывая снопы искр. Гремело по-прежнему со всех сторон, а особенно по периметру города. Когда мы закончили ремонт и Федотыч прогнал для пробы танк по двору, ко мне подошел молоденький сержант, раненный в шею.

– Нам что делать, товарищ лейтенант? Меня с санитаром оставили тяжелораненых охранять. Немцы прорвутся, всех побьют.

Я посмотрел на четверых тяжелораненых бойцов, лежавших на шинелях. Те из раненых, кто мог уйти, уже ушли. За этими обещали прислать подводы. Тяжелый снаряд поднял столб земли и камня метрах в сорока от нас. Все невольно присели. Вряд ли этот паренек дождется подводы.

– Может, добросите нас хоть до траншей, – умоляюще смотрел на меня сержант. – Всего пара километров. Десять минут туда и обратно.

– Нет, – покачал я головой. – Если увидят наш танк, идущий в тыл, меня без разговоров шлепнут. Несите раненых вон туда, за деревья. Я кого-нибудь пришлю. Обещаю.

Когда спрыгивал в люк, паренек сквозь шум мотора крикнул, чтобы я не забыл. Судьба! Она идет на войне рядом с каждым человеком. Этот час ремонта, возможно, спас меня и экипаж. Вскоре мы наткнулись на отступающих бойцов. Многие были ранены. Потом отступающих стало больше. По улице бежали десятки людей.

– Куда? – высунулся я из люка.

– В жадницу, – шепеляво отозвался пехотинец с перевязанной челюстью. – Немец со всех сторон прет.

Взорвались подряд три мины, потом еще и еще. Осколок звонко щелкнул о крышку люка. Бойцы бежали, спасаясь от мин, в боковые узкие переулки. Их перехлестывал огонь горящих домов и сараев. Красноармеец, не раздумывая, нырнул в горящий проход, надвинув на глаза шапку. Второй замешкался. Взрыв подбросил и швырнул его на закопченный тающий лед. Мы промчались мимо. «Тридцатьчетверка» стояла посреди улицы без башни и догорала маслянистым, чадным от солярки пламенем. Это был танк нашей роты. Людей вокруг него я не увидел, если не считать сапога, торчавшего из-под башни.

Возле бугра закапывались в землю десятка два бойцов с противотанковыми ружьями. На вопрос, далеко ли немцы, неопределенно махнули руками, показывая в разные стороны. «Тридцатьчетверка» командира роты Антона Таранца стояла у кирпичного амбара, стреляя вдоль улицы и откатываясь после каждого выстрела за амбар. Впереди стояли два наших и один немецкий танк. Все три машины догорали. Снаряд врезался в жестяную крышу амбара. В разные стороны полетели скрученные куски жести, разбитые стропила и мелкий шлак. Мусором засыпало наш танк. Я выскочил и побежал к ротному.

– Леха, кругом мандец! – громко крикнул, видимо оглушенный, старший лейтенант. – Немецкие самоходки из-за каждого угла бьют.

– Куда стрелять?

– Там впереди «артштурм» прижух. Лупит точно в лоб.

– Может, обойти?

Антон с минуту раздумывал, потом крикнул, как глухому:

– Попробуй справа! По параллельной улице. Отсчитай два переулка и на углу хорошо оглядись. Может, в боковину его уделаешь.

На параллельной улице было сравнительно тихо. Бой здесь закончился. Пока ехали, насчитали не меньше полусотни трупов наших бойцов. Возле плетня лежала перевернутая пушка с оторванным колесом. Федотыч шел на средней скорости и по возможности объезжал погибших бойцов. Иногда не получалось, и гусеница накрывала мертвое тело. Слышался ощутимый хруст.

– Чего обижаться? – бормотал механик. – Вам все равно, а нам быстрее надо.

В узкой траншее, прорытой поперек улицы, торчали каски пехотинцев. Здесь укрепились остатки роты. Взводный лейтенант рассказал, что с утра атаковали трижды, пока не убили комбата и комиссара, а в ротах осталось человек по двадцать. Дали приказ держаться на этом рубеже и ждать подкрепления.

– Хорошо, что вы прибыли! Разведка, да?

– Разведка, – ответил я, оглядывая перепачканных сажей и землей молодых солдат.

Два противотанковых ружья и два ручных пулемета. Долго они не продержатся.

– Здесь где-то стоит в засаде немецкий танк. Как бы глянуть? – спросил я.

– Стоит, сучара, – подтвердил лейтенант. – И бронетранспортер с пулеметами. Скапливаются для атаки. Сам хочешь их уделать?

– Сам.

– А может, своих дождешься?

Я не стал объяснять, что от роты осталось всего два танка, а где наш батальон, толком не знаю. Лейтенант вызвался проводить меня. Проходя мимо убитого бойца, наклонился и выгреб из подсумка несколько обойм. Не поленился передернуть затвор сломанной винтовки и вытряхнул на ладонь патроны. Все это лейтенант делал молча. Дурацких вопросов насчет боеприпасов я не задавал. И так было ясно. Влезли в полуразбитую, но почему-то не сгоревшую хату и с чердака разглядели «артштурм». Плоская буро-зеленая машина стояла в сотне метров от нас. В стороне торчал бронетранспортер и присели на корточках немецкие пехотинцы. Минометчики, приспособив свою трубу в воронке, выпускали по две-три мины.

– Там за поваленным плетнем – окоп, – шептал мне на ухо лейтенант. – Пулеметчики переулок караулят. Сволочи, наших подстерегли и человек двенадцать с ходу уложили. Может, заодно их на гусеницы намотаешь?

– Намотаю, – пообещал я. – Ты мне человек пять с собой дашь?

– Дам.

– Давно воюешь?

– С декабря, – ответил лейтенант. – В феврале освобождали Харьков, а спустя месяц опять отдаем. Черт-те что! В полку всю артиллерию повыбили. Хорошо, если пара батарей осталась. У нас в батальоне одни противотанковые ружья. Зато гранат хватает и бутылок с зажигательной смесью.

Мне нравился этот парень, который даже в такой тяжелой обстановке не терял присутствия духа и собирался драться с танками гранатами и дурацкими бутылками, от которых сгорало больше наших бойцов, чем немецких машин. Немцы, наступая, обстреливали все траншеи. Когда возвращались назад, встретили цепочку раненых. Они брели, прижимаясь к плетню. Санитар попросил табачку. Я высыпал две трети своей махорки. Пока раненые сворачивали самокрутки, а лейтенант собирал у них гранаты, я узнал, что немцы прут дуром. Форма обычная, а на петлицах значки «СС». Здоровые, мордастые и стреляют разрывными пулями. В знак доказательства один из раненых показал перевязанную ладонь с обрубками пальцев.