Танкисты(Повесть)

За столом в расстегнутом кожаном реглане и без фуражки сидел генерал Рокоссовский. Поодаль на скамье — начальник политотдела корпуса полковник Кузьмин и начальник связи подполковник Синица.

Шубников не видел командующего с тридцать седьмого года, но тот почти не изменился — та же высокая, поджарая спортивная фигура, та же несколько смущенная улыбка.

Доложил по форме.

Командующий встал и очень приветливо, как-то даже не по-военному пожал ему руку.

Видно было, что командующий сразу узнал Шубникова, едва тот появился на пороге комнаты. Хотя, наверное, не так просто было узнать в этом массивном генерале с обветренным, почти красным лицом длинного, худого, совсем юного командира эскадрона, который в летнем палаточном лагере бежал навстречу ему, командиру 7-й кавалерийской дивизии имени Английского пролетариата, и, поддерживая шашку, докладывал, что вверенный ему эскадрон занимается боевой и политической подготовкой.

Позже, командуя кавалерийским корпусом, он узнал, что его бывший комэск Шубников стал танкистом, командует отдельным танковым батальоном: они иногда встречались на окружных партийных конференциях.

Потом в более чем двадцатилетней его строевой службе был перерыв, происшедший, разумеется, не по его вине, но когда в конце сорокового года его вновь назначили командиром того самого корпуса, с которым расстался три года назад, то он с удовлетворением узнал, что в соседнем механизированном корпусе заместителем командира дивизии — его бывший подчиненный, полковник Шубников.

Перед самой войной ему, прослужившему всю свою армейскую жизнь в кавалерии, пришлось тоже пойти на танки, формировать механизированный корпус — армия спешно перевооружалась.

И хотя его мехкорпус не был полностью укомплектован техникой, в памятное утро 22 июня он, не теряя ни часа, сосредоточенно вводил в бой под Луцком, Дубно и Новоградом-Волынским вверенные ему дивизии. Он старался не терять выдержки, не срывался и требовал спокойствия от подчиненных. Но, как кадровый военный, сразу понял, сколь грозную силу представляет собой противник и какая страшная и долгая предстоит война. Опыт давал ему возможность видеть то, что иные тогда не видели и не могли видеть, и, может быть, этот опыт помогал ему быть сосредоточеннее и спокойнее, чем иные из тех, кто был теперь старше его по должности, — в ту пору, в середине тридцатых годов, когда он уже командовал корпусом, они принимали батальоны и полки.

Но июньские дни и ночи выявили тех командиров, кто потом, позже, смог взять на свои плечи тяжкий груз великой войны.

Уже в июле маршал Семен Тимошенко, старый боевой товарищ по Белорусскому военному округу, отозвал его с Юго-Западного фронта на Западный фронт: на древней смоленской земле развернулось упорное сражение.

Там, в районе Ярцева, Дорогобужа, Ельни, были спутаны карты и схемы плана «Барбаросса», составленного специалистами войны, считавшими себя наследниками Мольтке и Шлиффена. И колеса и колесики точных инструкций, строгих наставлений и неукоснительных приказов, где предписывалось во столько-то часов ноль-ноль минут выйти туда-то, на такой-то рубеж, такую-то водную преграду, с ходу ее форсировать и окружить такие-то русские дивизии, — эти колеса и колесики вдруг завертелись медленнее, чем надлежало им вертеться, а иные заскрипели и даже дали трещины.

Он командовал под Ярцевом сперва группой дивизий, прибывших с востока, а затем армией, и его имя впервые было упомянуто в сводках информбюро.

С октября в сражении у самой Москвы его армия была в составе воссозданного Западного фронта — этот фронт теперь возглавлял тоже его старый товарищ по Белорусскому округу генерал Георгий Жуков.

Западный фронт, который германские генералы после Вяземского окружения перечеркнули на своих оперативных картах, снова уверовав в то, что колеса и колесики плана «Барбаросса» наконец закрутились без помех и осечек и снова схемы, инструкции, приказы будут выполняться в строго установленные и точно предписанные сроки, во столько-то часов ноль-ноль минут, — этот зачеркнутый, стертый с немецких карт и схем фронт новый его командующий и командующие армиями, солдаты, командиры, политработники не только возродили, но этот фронт оказал вдруг такое сопротивление, какого еще не испытывала германская машина войны с того памятного летнего дня, когда она с грохотом и треском перевалила через советскую границу.

В декабре фронт, возглавляемый Жуковым, как сжатая пружина, разжался и отбросил от столицы помятую и искореженную машину — и колеса и колесики ее соскочили со своих осей.

Закалившаяся в этих невиданных по упорству оборонительных боях армия участвовала в контрнаступлении. Именно тогда — уже не только из сводок информбюро, но и из репортажей военных корреспондентов и очерков писателей — звучная фамилия командующего армией генерала Рокоссовского перешла в народную молву.

И потому именно, что генерал Шубников в предстоящем наступлении должен выполнять приказания человека, имя которого стало легендой, человека, которого он знал и глубоко уважал еще в пору своей военной молодости, он ощутил какое-то особое чувство. Он стоял, держа руки по швам, и ожидал этих приказаний.

— Ну и как ваши танки, товарищ Шувалов, — командующий снова улыбнулся, и брови его крутыми дужками поползли вверх, — много шуму наделали?

— Конечно, танки шли своим ходом, но только ночью. Сразу же маскировались в лесу. Обратные эшелоны мы загрузили, согласно указаниям, деревянными макетами танков в брезентовых чехлах. Они ушли со станции днем.

— Я знаю. Мне доложили, что корпус рассредоточился скрытно. Я не поверил (брови Рокоссовского снова подпрыгнули вверх), послал воздушную разведку, но она ничего не обнаружила. Однако свой маскарад продолжайте. Это не помешает.

Командующему, прошедшему здесь, в Белоруссии, в двадцатые и тридцатые годы полевую академию, тоже было приятно смотреть на человека, который, как и он десять лет назад, командует теперь корпусом. И предстоящее наступление, которое должно сокрушить центральную — самую сильную и самую грозную с начала войны — германскую группировку, это наступление казалось ему поистине символичным.

Именно здесь, на этих дорогах, грейдерах, проселках и в этих лесах, развертывались самые трагические события первых дней войны. И гитлеровским генералам именно в ту пору казалось, что наконец с фатальной закономерностью воплощаются на практике теоретические предначертания стратегов германской нации и воля фюрера, в которую они окончательно уверовали в те дни и ночи.

Теперь же в обстановке полной внезапности двумя равными по мощности ударами — пусть ломают себе голову наследники Мольтке и Шлиффена — должна быть и будет (командующий верил в это твердо) сокрушена немецкая оборона и зажаты в клещи, разорваны в клочья и загнаны в кипящие котлы немецкие танковые и пехотные дивизии группы армий «Центр», той самой прославленной германскими летописцами войны группы армий «Центр», которая летом первого военного года торжествовала победу. И пусть это будет в тот же месяц — ведь через десять дней третья годовщина войны! Пусть это будет там, где тридцать шесть месяцев назад происходили события, оставившие тяжкий след в сердце каждого кадрового военного.

Рокоссовский еще раз внимательно посмотрел на Шубникова и после паузы, сделавшись вдруг очень серьезным, добавил:

— Места здесь нам с вами знакомые. Но район южнее Паричей, где вы пойдете, не простой, много заболоченных участков, рек и речек. Здесь придется потрудиться.

Командующий говорил размеренно, тщательно выговаривая каждое слово, с едва уловимым польским акцентом.

Подошел дежурный офицер и сказал командующему, что его просит к телефону маршал Жуков.

Рокоссовский встал и направился к телефону. Минуты через две он вернулся, молча застегнул свое кожаное пальто, надел фуражку с золотым ремешком и пожал каждому, кто был в комнате, руку. А потом, уже в дверях, сказал всем:

— Желаю успеха.

Шубников проводил командующего до машины. Тот сел рядом с шофером и, обращаясь к адъютанту, сказал:

— Поедем к Панову.

Три «виллиса» и бронетранспортер скрылись в темноте. Шубников снял фуражку, вытер свой лысеющий лоб.

— Сколько у него таких хозяйств, а к нам заехал.

— Он сказал, что по пути, — ответил начальник политотдела Кузьмин.

— По пути не по пути, а заехал. Фронт — это же махина!

4

Майор Вагнер порезался, и это его разозлило. Он давно не брился сам — каждое утро, как прибыл сюда, в группу армий «Центр», заходил в казино к парикмахеру. А сегодня пришлось бриться в туалете рядом со служебным кабинетом — бритва, тюбик крема и лезвия у него на всякий случай всегда лежали в портфеле в металлическом несессере. Царапина кровоточила, и Вагнер, усевшись за стол, прикладывал к подбородку чистый белый платок и одновременно собирал листки с текстом, отпечатанным на машинке. Наконец он аккуратно сложил листки, зажал рычаг сшивателя и вложил их в картонную папку.