Танкисты. Дилогия

— Только не теряйте, пожалуйста, тут с этим строго.

Презрительно фыркнув, Мякишев принял пропуск:

— Коллега, если б вы знали, что такое настоящий режим секретности, то не пороли б чушь! Поверьте, когда я работал над «Проколом», режим секретности был куда как более… — Сергей Николаевич внезапно осекся, с подозрением взглянув на собеседника:

— А кстати, у вас есть допуск к тем материалам?

— Сергей Николаевич, ну, я вас умоляю! — скривился тот. — Прекратите, что за шпионские игры? Наш проект — дальнейшее развитие этого самого вашего «Прокола», о каком допуске вы еще говорите? Анатолий Анатольевич сказал, что ввел вас в курс дел.

— Простите, — неожиданно пошел на попятную старый ученый. — Просто все, произошедшее за последние сутки, несколько неожиданно для меня. Я слишком много лет считал, что то, чему я посвятил свою жизнь, давным-давно кануло в Лету и никому не нужно. Тем приятнее было узнать, что я ошибался. Еще раз простите, коллега. Я не идиот, знаете ли, и прекрасно осознаю, что у меня тяжелый характер. После смерти жены меня просто некому стало, гм, сдерживать… еще раз простите.

— Перестаньте, товарищ Мякишев, — краем сознания профессор отметил, что тот впервые назвал его именно так, «товарищем». — Ваш характер тут абсолютно ни при чем. И, кстати, мы пришли. Прошу вас.

— Вот, собственно, и все, чего нам удалось добиться, — закончивший недолгую лекцию Леонид Львович взглянул на сидящего напротив профессора, за все время его монолога не проронившего ни слова. — Не столь уж и мало, согласитесь? Если я правильно понял товарища полковника, наш «фигурант» в самое ближайшее время будет доставлен сюда, и мы сможем продолжить исследования.

— Ну, мне он рассказывал как раз об обратном, — сообщил Мякишев. — Будто бы человека, в которого перенеслось сознание танкиста из прошлого, захватили чуть ли не агенты иностранных спецслужб, и сейчас его разыскивают.

— То есть вы в курсе? — (ученый хмыкнул). — Да, к сожалению, так и произошло. Но сейчас все нормализовалось, и уже завтра он будет здесь. Насколько знаю, прилетит спецрейсом вместе с группой сопровождения. И, как только это произойдет, мы сможем перейти к новому этапу исследований.

— Это к какому именно новому? — немедленно заинтересовался Сергей Николаевич. — Можно подробнее, коллега?

— Разумеется, — улыбнулся тот. — Понимаете, как только мы получили подтверждение, что обмен разумами не только возможен, но и успешно произошел, мы немедленно начали работу в этом направлении. Не знаю, говорил ли об этом полковник Логинов, но на данном этапе мы вовсе не уверены, что воздействие Дмитрия Захарова на события прошлого не окажется для нас катастрофическим. Конечно, — Мякишев вновь хмыкнул, на сей раз саркастически, — он не попадет на прием к Сталину, но сам момент переноса нас, в определенной степени, смущает. Постойте, не перебивайте, товарищ Мякишев! Давайте я все же сперва договорю, хорошо? Поверьте, мы все здесь патриоты своей Родины, и в это понятие я вкладываю не только верность и преданность России, но еще и той великой стране, которая каких-то четверть века назад называлась СССР! Но сейчас речь не об этом. Наш «фигурант» — кстати, его зовут Дмитрий Захаров, если вы не знали — попал в поистине судьбоносный момент Великой Отечественной. Насколько нам удалось узнать, сейчас там — середина весны сорок третьего года. Вам нужно объяснять, что это означает? Через пару месяцев начнется битва, переломившая ход всей Второй мировой войны! И мы не можем даже примерно спрогнозировать, чем может обернуться для нашего настоящего его вмешательство в ход Курского сражения! Пусть даже самое минимальное!

— Ну, да, ну, да, как же, помню. «Эффект бабочки», всё такое. Об этом мне не далее, как вчера, и товарищ Логинов говорил. Вот только… не находите, что как-то не слишком патриотично всё это звучит? С одной стороны, вы — как сами сказали — патриоты, а с другой — боитесь, как бы чего не вышло. И в чем тут патриотизм?

— Сергей Николаевич, ну как вы не понимаете! — взмахнул руками собеседник. — Наш «фигурант» — всего лишь бывший десантник, не обладающий ни особыми историческими познаниями, ни стратегическим мышлением! Да, попав в тело советского лейтенанта-танкиста, он, конечно же, попытается воспользоваться своим послезнанием и опытом Афганской войны, но… сильно ли это ему поможет? Полагаю, нет, в результате чего все его действия в прошлом будут носить хаотичный, непредсказуемый характер. Понимаете?

— Стараюсь, — буркнул Мякишев. — Но ведь это еще не все, как я догадываюсь?

— Конечно. Все дело в том, что проект «Игра» изначально разрабатывался, как некое «оружие последнего шанса», которым будем обладать только мы и которое вряд ли когда-нибудь используем. А если и применим, то исключительно для минимального, точечного воздействия на недалекое прошлое. Ключевое слово здесь именно «недалекое», поскольку это не способно вызвать глобальных неуправляемых изменений настоящего. И вдруг один из испытуемых проваливается более чем на семь десятилетий в прошлое. Можете себе представить, что тут началось?

— Догадываюсь, — профессор оставался по-прежнему немногословным. — Продолжайте, коллега. Пока что я еще не составил окончательного мнения, так что внимательно слушаю.

— Потому нам и необходимо, так сказать, повернуть процесс вспять, то бишь произвести обратный обмен психоматрицами между обоими «фигурантами».

— А мы в состоянии это сделать? — оживился Мякишев, внезапно причислив себя к этим самым «мы».

На несколько секунд Леонид Львович замялся:

— Теоретически — да. Почти наверняка в состоянии. Видите ли, в чем дело: как оказалось, этот самый успешный обмен сознаниями был отчасти следствием случайного сбоя компьютерной программы. Хаотичным, так сказать. Непредсказуемым. Но именно этот сбой, программная ошибка, и позволил нам нащупать совсем иной путь! Сейчас готова и протестирована новая программа, в работоспособности которой мы уверены практически на все сто процентов. Единственное условие — осознанное желание и полное согласие того из «фигурантов», который находится в нашем времени, и хотя бы приблизительная хронологическая локализация второго. Впрочем, согласно расчетам, привязка во времени может варьироваться достаточно широко, от нескольких часов до суток.

— И каковы успехи?

— На данный момент временна´я привязка в «фигуранту-2» завершена, мы можем начать эксперимент в любой момент. Ну, как только прибудет…

— «Фигурант-один»? — перебил его Мякишев. — Знаете, коллега, я всю свою жизнь посвятил науке и порой, каюсь, не замечал тех, кто эту самую науку и продвигал вперед рядом со мной. Всех тех незаметных лаборантов, младших научных сотрудников, операторов, техников… да хоть бы и прибирающихся в помещениях уборщиц! Эдаких крошечных и почти безмолвных винтиков-исполнителей, без которых, тем не менее вся человеческая наука — не более чем слова. Но эти ваши «фигуранты» режут слух даже мне! У них что, имен нет? Ведь они же живые люди, в конце концов!

— Простите, — внезапно стушевался Леонид Львович. — Отчего-то я полагал, что вам так будет привычнее.

— Привычнее что? Называть живых людей безликим термином «фигурант»? Хорошего же вы обо мне мнения. Поверьте, вы ошибаетесь, коллега. Итак?

— Фигур… э-э… того, кто отправился в сорок третий год, зовут Дмитрий Захаров, кажется, я вам уже говорил. Он, так сказать, донор, то есть тот, чье сознание оказалось помещено в тело реципиента, младшего лейтенанта Василия Краснова. Ну, это наш внутренний сленг, профессор, «донор», «реципиент». Медицинская терминология наиболее точно подходит к данной ситуации.

— Простите, уважаемый, но если смотреть с точки зрения танкиста из сорок третьего года, то все получается совсем наоборот? Разве не так? И донор с реципиентом меняются местами?

— Вы правы, профессор, — пожал плечами завотделом. — Просто мы судим именно с нашей стороны; так сказать, в направлении отсюда — туда. Так проще. В сорок третьем-то никто не проводил подобных экспериментов.

— Ладно, я понял. Итак, если Краснов согласится, точнее, захочет вернуться в свое тело и свое время, обратный обмен может быть осуществлен? Я верно истолковал ваши слова?

— Именно так. По крайней мере, теоретически. Собственно говоря, у нас все готово к эксперименту. Если и на практике все пойдет, как запланировано, полагаю, можно будет считать, что проблема неуправляемого хроновоздействия в основном решена.

— Ой ли? А как насчет того, что Краснов узнал, пока находился в нашем времени? Не замутненное нашей информационной лабудой и историческим враньем сознание человека из прошлого, способное впитывать новые сведения, словно губка, может ведь оказаться куда опаснее, нежели разум бывшего десантника. Не находите?