Тарантул

– Ваня, прикрывай!
– ору я.

– Алеха, слева, - отзывается Ванечка Стрелков.
– Стрелы!..

– Осади малость, твари нечистые!
– пыхтит Колька Кирсанов, добродушный самарский увалень.
– Ну ужо я вас!..

– Снайпера, Василек!

– Бей, Мишка!

– Сюда-сюда, братцы!..

– Славка, огоньку!... Дай-дай-дай!

– Мужики, гранаты! Где, е`вашу мать, гранаты!...

– Из подствольника, Иванов!..

– Ах, е... ть ваш весь род!

– Кровь-кровь-кровь!..

– "Тарантулы"! За мной!

– Ааа! Ыыы! Ух! Эх! Их! Матушка-Рассея!..

Потом ближний бой закончился. Мои боевые друзья и товарищи ушли в вечность, а я и Чеченец забаррикадировались в подвальном помещение, оплетенном кишками огромных труб. Перевели дыхание. До часа Z оставались минуты и можно было поговорить на прощание по душам, не обращая внимания на удары в бронированную дверь.

– Ты ранен, Леха, - обратил внимание Чеченец на две стрелы, торчащие в предплечье.

– Ха! Пустое, - отмахнулся.
– Ты сам-то как?

– Хорошо, - хныкнул.
– Умирать будем красиво.

– Конечно, родной, - ответил я.
– Не забывай меня.

– Такое забудешь, - усмехнулся.
– Торопись, Алеха. Время!

– Да-да, прощай, Чеченец.

– А все-таки мы их, Алеша, сделали, - уходил.
– Не смотря ни на что. Как Заяц Лису, а?

– Как Заяц Лису, - захохотал я.
– Это точно! А Волк при нем!

– А Волк при нем, - тоже смеялся, удаляясь из моей жизни.
– Ох, Леша-Лешка, с тобой не соскучишься, ха-ха.

Когда он исчез, я обратил внимание на свою тень - она была мерзкая, липкая и от грехов черная. Впрочем, это, возможно, была моя кровь... Хотя это уже не имело никакого значения.

Я чувствовал, что сокрушающий миллионы и миллионы жизней час Z где-то здесь, рядом, он заполняет удушливым наркотическим смогом все пространство и спасение лишь в одном: очистить это пространство концентрированным кислородом.

С трудом открываю винтиль резервуара, похожего на огромную и чудовищную по мощи бомбу. Упругая и жесткая струя вырывается из емкости, как джинн из лампы Алладина, и начинает гулять смерчем...

Я поймал в кармане куртки зажигалку - подарок Вани Стрелкова... посмотрел на часы... минута до часа Z... 59 секунд... 58... 57... 56... 55... 54... 53... 52... 51... 50... 49...

Поднес к глазам зажигалку и увидел на её отполированной от частого употребления зеркальной поверхности себя, Алешку, юного и восторженного... каким он был на берегу моря... где на мелководье плескалась девочка Ю, заливающаяся дивным колокольчиком: дзинь-дзинь-дзинь...

– Ю, - сказал и щелкнул колесико кремня, точно повернул колесико времени.

– Ю, - сказал и словно нанес молниеносный последний удар по себе и всему тому, что подлежало немедленному уничтожению.

– Ю, - сказал и увидел - колоссальная, огненно-плазменная цунами, вырываясь на свободу, накрывает полностью своей раскаленной магмой бетонную конструкцию всей спецзоны "А".

И увидел - пространство моей пластающей во мгле отчизны осветилось, и в этом очистительном пламени я увидел людей, их было миллионы и миллионы, и они были люди, они стояли у окон и молча смотрели на бушующее зарево.

И увидел - как содрогнулся весь милый городок Ветрово и все его жители тоже припали к окнам.

И увидел Летту, она стояла у хирургического стола и, услышав чудовищный подземный гул, вскинула голову к слепящим лампам операционной и все поняла, и маму увидел, продолжающую недрогнувшей рукой свою бесконечную работу.

И увидел усталых молоденьких солдатиков, выходящих из смертельного боя.

И увидел девочку Ю, рисующую дом и кошку в нем, и гамак, и медведя, и себя, и меня.

И увидел Антонио, укачивающую на руках Ваньку...

Потом увидел, как плавится рука и сам человек, не успевший притопить клавишу компьютера, чтобы вызвать дьявольский час Z; увидел, как на другой части планеты пытаются реанимировать этот час Z, не понимая, что нельзя реаминировать труп; потом увидел, как трещит инкрустированный телефон на даче государственного деятеля, и тот просыпается в поту от дурного предчувствия, напяливает на свои маленькие кротовые глазки очки с мутными стеклами, а после слушает сообщение, превращаясь в омерзительного и раздавленного скурлатая, но находит в себе последние силы и тряскими пальцами набирает номер телефона, известный только ему...

И вижу: моложавый человек с лицом удавленника и соломенной челочкой на нем удивленно отрывает голову от документов, у него странные глаза - в них стоячая жижа мертвого ржавого болота, и этот человек внимательно слушает, что ему говорят, и с каждым словом покрывается пунцовой краской гнева...

И вижу, как и он тоже торопливо накручивает диск и в телефонной мембране раздается женский голос, похожий на голосок дьякона в маленькой заброшенной церквушки, фальшиво напевающего псалмы во здравие Господа нашего, давшего нам хлеба насущного...

Потом снова вижу миллионы и миллионы, которые пробудились от тяжелого сна и снова получили возможность быть свободными и счастливыми.

Затем приблизилась темно-звездная ткань ночного неба, затягивающая меня в туннель смерти. Но страха не было - я проходил этот путь и не обращал внимания на мерзкие, корчащиеся в муках рыла вурдалачных скурлатаев, и даже старуха-смерть, больная базедовой болезнью, не была страшна в своем яростном исступлении клюкой уничтожить мою бессмертную душу.

Потом возник разгоняющий тьму свет в конце туннеля и скоро я оказался в пронзительно чистом, свободном и сияющем синью пространстве. После появилась кромка моря, по которому пританцовывал знакомый мне старичок в домотканой рубахе, напевающей песенку о парне раскудрявом.

Когда я приблизился, он улыбнулся, с хитрецой взглянул на меня и проговорил:

– Посему быть, солдатик!
– и ушел по воде, аки по суше.

Я лег на теплое мелководье в чем был - в тельняшке, камуфляжных брюках и армейских ботинках. И лежал так долго, всматриваясь в новую бесконечность и чувствуя снова себя молодым, сильным и вечным.

Потом выбрался из целительной воды и неспеша пошел в сторону сияющей бесконечности.

Иду по берегу и вижу далекую и сияющую живительным светом гряду и знаю - там вечный и святой Город, прекрасный город, где живут те, с кем дружил и с кем был на войне; там - все мои друзья и боевые товарищи.