Тарантул

– Я хочу от тебя сына, - и ушла.

А что же я? Остался сидеть на кухоньке дурак дураком, машинально жевал картошку и думал о том, что, вероятно, в этой невозмутимой и уверенной простоте и есть главный смысл нашего бытия. Не звать без нужды лукавого, любить тех, кто дал тебе жизнь, и желать родить себе продолжение свое.

Да, вот заковыка: мной уже приобретен билет на полет в туннели смерти. И ничто, и никто не сможет заставить меня разорвать его, как лист бумаги, на котором кровью уже составлена опись нашей жизни.

Об этом я и признался Летте, когда она вернулась на кухню. Ты знаешь, сказал, а я ведь уезжаю завтра вечером. Далеко-далеко и, боюсь, уже не вернусь. Далеко-далеко, переспросила, мыла тарелку. Да, и прошу не говорить маме. О ком, о нашем сыне?

– Летта, - засмеялся, посадив её себе на колени, - ты как дева-Мария хочешь понести из воздуха.

– Нет, я хочу от тебя, Алеша, - смотрела внимательным и просветленным взглядом.
– И назову сына Алешей, ты не против?

– Спасибо, - и пошутил.
– А если будет дочь?

– Я её назову Ю.

Потом была ночь. И я знал, что это моя предпоследняя ночь. Так сложились обстоятельства. И здесь никто не виноват. Как можно обвинять лунный свет за то, что он светит, да не греет. Море за то, что оно соленое как суп. А людей за то, что они такие.

Про меня и Ю все рассказала мама. Ох, мама-мама... И девочка Летта знала обо мне все. По-моему, даже в какую поездку я скоро отправляюсь.

Запах её тела напоминал запах летнего скошенного луга и тихой реки, петляющей в прогретых вечных берегах. Потом в этом запах вторгся кисловатый и знакомый мне - запах крови и моря.

– Что это?
– успел спросить.

– Дурачок, ты мой первый и единственный, - и затянула меня, как штормовая океанская волна бесстрашного пловца.

Не помню, когда уснул и спал спокойным, без сновидений сном. Потом проснулся, будто от толчка. Девушка и мой сын в ней спали калачиком. Я укрыл их ватным стареньким одеялом и пошлепал на кухню пить воду. Там за столом, где я раньше сидел, находился... Сашка Серов, зябко кутающийся в серебристую фольгу.

– Привет, Леха, - проговорил он.
– Холодно у вас тут.

– Тепло, Саныч, - пожал плечами.
– Наверно, промерз в этом проклятом озерце... на всю оставшуюся жизнь... Зачем ты это сделал?

– Что именно?

– Ушел от нас.

– Алеха, я же говорил: времена такие... Нет поэтам места под солнцем... Зачем тогда жить в этой жизни?

– Есть другая, Сашка?

– Есть, Алеха. Есть, это нельзя объяснить словами. Даже мой красный слог бессилен - скажу одно: там никто никого не убивает, там нет боли и крови, нет печали и страха. Там все другое.

– Рай?

– Это не рай, Алешка, это другая жизнь. Другая вечность, где нет этих коконов, - передернул плечами и фольга издала отвратительный металлический звук.
– Там есть счастливые дети... Кстати, хочу тебя поблагодарить за помощь Антонио и сыну.

– Ты о чем?
– удивился я.

– Ты Ваньку видел?

– Видел...
– И наконец понял.
– Твой сын?.. Ах ты, сукин кот!.. Как же так, Саныч?.. Погоди-погоди... А как же дальнобойщик?

– А ты его видел?

– Не-е-ет.

– Какие могут быть вопросы?

– Тогда почему ушел?

– Алеха, у тебя здесь своя война, у меня своя... была...
– И вспомнил.
– Почему я здесь?

– Почему?

– Помочь хочу... по силе своих возможностей... как ты пытался мне помочь... на озере... Помнишь?

– Мне бы не помнить?

– Добрый мой совет - вспомни мою веселую свадебку с Анджелой, которая так и не состоялась.

– Было смешно, - согласился.
– Я тогда так ужрался шампанским.

– А некоторым было не до смеха.

– Ты про Анджелу?

– Она - пустое, ты её не трогай. Подумай кому этот, прости, альянс, мог принести выгоду?

– Что? Неужто папа жениха и папа невесты?

– Конечно. Тогда вся эта "А" сколачивалось...

– "А" - Анджела - ну, разумеется?!
– вскричал я.
– Все так просто.

– Проникнуть туда невозможно, - предупредил Сашка.
– Но Чеченец тебе поможет... Ты его слушайся и помни, что только кислород может истребить всю эту смердящую клоаку.

– Кислород?
– переспросил я.
– Какой кислород?

– Чеченец знает, ты положись на него, - повторил мой друг.
– И последнее: загляни в старый клоповник.

– Куда?

– В мою квартирку.

– И что там?

– Кто, а больше сказать не могу, извини, - развел руками и с его плеч... фольга... с металлическим боем...

И я проснулся. За пасмурным утренним окном по-прежнему сутяжничала погода. Громыхнуло из кухни - Летты рядом не было, от неё остался лишь вмятый отпечаток на постели. Я хотел пойти проверить, что за громкие дела свершаются без меня, но явилась она, девочка из лета.

– Ой, прости, пожалуйста, Леша, - присела, виноватая.
– Там бабулька заладилась с оладушками... Ты любишь оладушки?

– Обожаю. И тебя тоже, - хотел притянуть к себе.

– Нет-нет, Алешенька, пора на дежурство.

– Какое дежурство?
– притворно возмутился.
– У брюхатой на седьмом... часу.

– Алеша!
– чмокнула в щеку.
– Пошли лучше познакомлю с бабушкой.

– И она меня огреет сковородой?

– А зачем её утруждать, - смеялась.
– Я могу сама.

Бабушка Аннушка Петровна оказалась маленькой и сухенькой, похожей на доброго лесовичка. Я был представлен как жених. Лопая горячие оладушки, делал страшные глаза: меня без меня женили?

Потом пришло время Летте уходить. Ты когда уезжаешь, спросила. Я ответил: ближе к вечеру. Как жаль, что у нас так много работы, вздохнула. Еще будет больше, успокоил её. Ты береги себя, Алеша. А ты себя и его, Летта. Хорошо. Хорошо. Прощай. Прощай.

И она ушла, эта странная, бесстрашная и верная новая женщина. В окно видел, как она скользит по мокрой наледи, как оглядывается у калитки, как отмахивает легкой рукой: пока-пока!.. И все ушла, оставив запах лета и надежды на лучшее.