Таро Бафомета

– - Эта - на французском, - Корсаков отложил книгу и взял другую, - а эта на латыни. Эта... я даже не знаю на каком языке, но...
– сказал он и замолчал.

На открытой странице он увидел удивительно знакомые символы. Именно такие он перенес на свою картину "Знамение", заставив человеческие фигуры тянуться к ним сквозь багровый туман.

– - Что там?

– - Не знаю, - задумчиво сказал Корсаков, - но книги тоже, мне кажется, немалых денег стоят.

– - Вот свезло, так свезло, - выдохнул Трофимыч, - я одного барыгу знаю - книги можно разом ему сдать, и винцо тоже.

– - Ты не спеши. Если я правильно понимаю, то у твоего барыги денег не хватит все это купить, - пробормотал Игорь.

– - А картишки? Смотри ты, пакость какая, - Трофимыч скривился, рассматривая карты, размером с почтовую открытку, - прям порнуха, прости Господи.

– - Это карты Таро, - пояснил Корсаков, - специальные карты для гадания. Играть в них нельзя, - он собрал карты и сложил в плоский футляр. Трофимыч, слушай команду: сидишь здесь, стережешь это добро. Ни ногой отсюда!

– - Может, мужиков позвать?

– - Я тебе позову! Сначала надо знающего человека найти, оценить товар, продать и при этом не продешевить. А мужиков угостишь с выручки, понял?

– - Понял.

– - Ну, то-то, - Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери.
– Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.

– - А почему послезавтра?

– - Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, - пояснил Корсаков.
– Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.

– - Понял, - радостно закивал Трофимыч, - давай, Игорек, не мешкай. А где это - Канары?

– - Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, - не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.

Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.

Корсаков почти бегом добежал до метро "Арбатская" и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо "алле", или "слушаю вас", Леня вопрошал "чего надо?".

– - Чего надо?
– раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.

– - Леня?

– - Я за него, - пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.

– - Как здоровье драгоценное?

– - Ты что, смеешься? Только из-под капельницы.

– - Что-о?
– испугался Корсаков.

– - Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны...

– - Герман, что ли?
– уточнил Корсаков.

– - Ну да. Просто бездонная бочка какая-то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался - мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.

– - Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, - похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит.

– Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.

– - Слушай, Игорек, давай завтра, а?

– - Никак нельзя завтра - опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?

– - Михаил Максимович?
– помолчав, вспомнил Леня, - Пока да. У него то ли Зюйд-банк, то ли Зип-банк, а что?

– - А старье он до сих пор коллекционирует?

– - Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал - он на аукцион приезжал.

– - У меня есть кое-что для него, - сказал Корсаков.

Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь ценное.

– - Ты уверен, что он заинтересуется?
– наконец спросил Леонид.

– - Думаю, что заинтересуется.

– - Что именно ты хочешь предложить и причем здесь я, ты ведь и сам с ним знаком.

– - Не по рангу мне теперь с Михаилом Максимовичем общаться, усмехнулся Корсаков, - другое дело - ты. Известный живописец, живой классик...

– - Ну ладно, ты уж совсем-то...
– заскромничал Леня, - давай, дело говори.

– - Говорю дело: есть коньячок. Старинный коньячок, французский.

– - Ага, - буркнул Леня, - коньяк он может взять. Особенно, если начала двадцатого, или конца девятнадцатого века. Погоди, я ручку возьму, данные записать, - он пропал на несколько минут, - ничего не найдешь в этом бардаке. Все, диктуй.

– - Пиши, - как можно небрежней сказал Корсаков, - коньяк "Henessey", на этикетке фамильный герб рода Хенесси - рука с секирой, пробка сургучная, выдержка двадцать пять лет. Записал?

– - Записал, - деловито сказал Шестоперов, - все это хорошо, но главное - год производства. Год обозначен?

– - Обозначен, - успокоил его Игорь, - пиши: год производства...
– он выдержал паузу, - одна тысяча семьсот девяносто третий.

– - Пишу, - повторил Леня, - одна тысяча... как? Что? Какой год? внезапно заволновался он, - ты трезвый, Игорек? Не шути святыми вещами!

– - Я не шучу, Леня. Год - тысяча семьсот девяносто третий. Год французской революции.

– - Так... так...
– Шестоперов быстро терял способность к членораздельной речи, - Игорь, э-э... м-м... Вот! Игорь, сковырни пробку! В начале девятнадцатого века, а может и в восемнадцатом, бутылки с коньяком запечатывали помимо пробки и сургуча расплавленными золотыми луидорами.

Корсаков расковырял сургуч, в тусклом свете уличных фонарей блеснул желтый металл.

– - Если это не золото, то я не великий русский живописец, - заявил Корсаков, сдерживая ликование.

– - Так, я сейчас звоню Максимычу, - зачастил Леня, - а ты стой там и жди нас, все, пока.

– - Стой, - заорал Корсаков, - ты хоть спроси, где я.

– - Черт, действительно. Ты где?

– - Я у метро "Арбатская". Встречу вас на Гоголевском бульваре возле памятника Николаю Васильевичу. Через полчаса я туда подойду. Узнаешь меня по "стетсону". И главное - не задерживайся. Ты же знаешь, спиртное, даже раритетное, на Арбате долго не хранится.