Тарусские тропинки. Альманах 2024

— Римус! — крикнул я, когда она приблизилась, — ты же за «красных»!

— Однозначно за «красных», — кивнула она. И я понял, что сейчас она ко мне довольно благосклонна, хоть я и вырвал ее из астрала.

— Терпеть не могу ностальгические сопли беглых предателей, — продолжила она, — но, знаешь, с другой стороны, времена были сложные. И потом, тут столько нашей родной лихости, мудрости, жестокости и тоски одновременно, что просто жуть!

И она опять взмыла в небо. Погрузилась в стародавний астрал с головой и своими раскрытыми глазами ничего не видела, кроме того, что внутри нее.

Мой груз в виде двух портфелей стал внезапно легким, и я тоже восторженно заорал, разбегаясь вниз по улице:

— А всем офице-ерам наде-еть ордена-а!

Я понял, что ни на какую дискотеку не пойду. Боюсь спугнуть свою песню. Меня тоже потянуло в небо, с моего молчаливого согласия и безо всякой инициативы с моей стороны. А еще мне почему-то расхотелось делиться своим настроением с кем бы то ни было, и никаких угрызений совести я не испытывал.

Мелодично заиграла старая гитара. Я оттолкнулся и полетел. Лицом к Большой Медведице. Ее звезды сияли и матово переливались, как спелые виноградины, как конфеты, как молочные капли, и подо мной обозначили путь, освещая мягкие кроны берез, ершики и стрелки елок, одинокий костерок туриста, молчаливую спящую речку. Простор. И все это мое! Мне было беспричинно восторженно, а это признак настоящего счастья. Из-за тучи выплыла луна — персиковый котенок. Курлыкала музыка. Я летел. И ни за кого небоялся.

* * *

Кoда.

С Зиной дружить мне строго воспрещалось заботливой мамой. Но я дружила. На самом деле приказ звучал так: дружить разрешено только с хорошими ребятами. Но в итоге получалось, что хороших ребят вокруг как будто и нет.

Впрочем, я немного вру — «избранных» было хоть пруд пруди в музыкальной школе. Но мои мозги отказывались воспринимать их как объект для непосредственного знакомства, почему-то вешая на них ярлычок «декора». Декоративными были все: сосредоточенные и приглаженные ребята, учительница, лица которой я так и не запомнила, — ну а как иначе, нужно же не в потолок смотреть, а в ноты. Живыми были, пожалуй, только инструменты. Но с инструментами не поболтаешь…

То, что запретный плод сладок, известно ещё со времён грехопадения. Но иногда ты и сам понимаешь, что слишком сильно преступать запрет нельзя — отсутствие опыта не позволит насладиться в полной мере. Поэтому самым сладким традиционно считается чуть-чуть запретный плод. «Слегонца», как говорит Зина. Вот она и была в моей жизни слегонца, с краешка.

Зина классику не любила. Она любила рок. Красилась в чёрный, ходила по городу в наушниках, зловещая, как прoклятая монашка, и зыркала на всех, кто попадал в поле её дикого взора. В глубине души мне тоже хотелось ходить в лохмотьях и цепях, пугая что утренних, что вечерних прохожих. Но я понимала, что никогда на это не решусь. Мама точно не переживёт, если в её квартиру войдут целых два гота, причём один на постоянной основе.

Естественно, шила в мешке не утаишь, а Зина — это воистину шило, но мама, хоть и была против нашего общения, верила, что с течением времени Зина, цепи и тому подобная ерунда останется в прошлом.

По сути, в моей жизни оставались непоколебимыми два столпа: белая музыкальная школа с замученными инструментами, притворяющимися мёртвыми, и чёрная Зина — вся от чёлки до подошв живая и настоящая, нагло маскирующаяся под ходячий элемент декора.

Мы росли, в школе появлялись новые предметы, в музыкалке — новые композиции. Инструменты, которых вынуждали восстать из краткой спячки, принимались петь на все лады. Собственно, красота требует жертв. Вон лепнина на белой колонне — красиво, вон изогнутый бочок скрипки — красиво, вон причудливая вязь в нотной тетради, на расшифровку которой нас натаскали — красиво, ещё как! Правда, порой я немного завидовала Зине: ни капли не красивая — и никаких жертв.

Зине было на красоту начхать, как и на мнение окружающих. В отличие от меня. Я вдруг обнаружила, что начинаю потихоньку жалеть её. Казалось бы — чего там жалеть, а если и жалеешь, что в этом плохого? Но потом случилось неожиданное: жалость как-то незаметно перетекла в презрение. Я даже сама удивилась, когда это обнаружила. Мама всегда хотела, чтобы я была «хорошей девочкой» — такие светят, и им светит. Но хорошая — это прилагательное не только про внешность, и признаваться себе в этом было печально. Зине, впрочем, было по-прежнему всё равно, и это меня неожиданно злило. Выходило, что она в чём-то лучше меня. С какой, спрашивается, стати? Особого ума и талантов у неё нет, не считая меломании — но это ведь не талант, а своего рода болезнь. Тем более музыкальный вкус безнадёжно испорчен. А у меня на руках много козырей: репутация, мозги, музыкальная школа. Не хватает лишь одного — достаточно крепких отношений с руководителями. Надо исправлять.

Потекли старшие классы. Я решила поменять технику: «хорошей девочкой» была для мамы, сугубо дома — надо, значит надо. В жизни вне мамы я уже чётко знала, чего хочу, и стремилась добиться этого с как можно меньшими потерями. В конце концов, и у пианино не одни белые клавиши имеются.

Зина, к изумлению всей школы, в одиннадцатом классе вышла замуж. Это было дико, но реально. Спрашивается, как можно влюбиться в человека, внешне будто соскочившего со страниц учебника истории — той, где речь о варягах. Столкнувшись зимой на скользкой лестнице около электричек. Даже толком не узнав друг друга. Я бы не удивилась, если бы оказалось, что она сделала это наперекор правилам. Просто, чтобы успеть хоть в чём-то раньше нас. Глупо. Хотя логика в этом есть.

Я прыгала по жизни с клавиши на клавишу. Зина шла вперёд, оставляя на пути оттиск своих зверских ботинок. Молча.

Время бежало, как пальцы пианиста. Я перестала барабанить по клавишным пастилкам — теперь это были кнопки нового компьютера. Если у человека нет способностей к музыке — это, может быть, и хорошо. Какой смысл играть в те игры, которые не приносят денег… Но выбрасывать пианино на задворки жизни не хотелось — память, как-никак. Годы изнывания за нотами и благодарность инструменту за то, что стойко терпел все эти экзекуции, не позволяли избавиться от родного предмета. У Салтыкова-Щедрина генералы выслали мужику в благодарность рюмку водки да пятак серебра. Я оставила своё непоколебимое пианино как элемент мещанского декора — теперь на нём лежали бумаги, разные предметы-пылесборники, громоздились тяжёлые часы с купидоном. Инструмент перестал быть живым, он превратился в мебель.

Мама, впрочем, не возражала. Ей нравилась моя работа и моя зарплата. Что ещё нужно для счастья, спрашивается? Мне для счастья не хватало лишь кресла начальника. «Всяк знай своё место», и я знала своё, оставалось лишь до него дойти.

Судьба столкнула меня с Зиной совершенно неожиданно на пешеходном переходе. Я молча шла вперёд навстречу зелёному свету. Зина, несмотря на огромные пакеты с продуктами в каждой руке, прыгала по полоскам «зебры». Будто с клавиши на клавишу. Чуть меня не сбила. Я уставилась прямо в её лицо — и лишь спустя несколько секунд узнала свою подругу. Знаете, как умные старухи говорят? Видишь зелёного человечка — крестись. Примите к сведению.

Есть стойкое мнение, что в преддверии Нового Года чудеса случаются. Только в моём представлении чудо — это что-то белое и пушистое, вроде снежинки, а не декоративная монахиня с пудовыми пакетами. Ну да ладно, всё-таки не каждый день встречаешь человека, всю жизнь тебе противоположного.

А потом был чай. На кухне чистенькой трёшки, под непривычную болтовню забытого голоса Зины и в присутствии умиротворённого викинга. Десять лет. Двое детей. Однако…

Странно было брать в руки печенье — разумеется, Зина не могла этого знать, но точно такое же приносила в музыкалку наша учительница, лицо которой я до сих пор не помню. Я запомнила лишь её голос и туфли. И печенье. Спрашивается, с чего?

Странно было и то, что Зина очень радостно рассказывала о себе, но ни разу не спросила ничего о моей жизни. Видимо, по-прежнему на всех плюёт с высокой колокольни. А может, оглядела меня и по одежде определила, что всё благополучно, а значит — нет смысла спрашивать. Что ж, пускай так.

Провожали меня супруги до метро. Ночь была бездонно-чёрная, огни рыжих фонарей и переливающейся неоновой рекламы светились в ней, как НЛО. Но это уже привычно — из года в год одно и то же. Ничего необычного. Вот кто и выглядели как самое настоящее НЛО, так это Зина с мужем. Инопланетный организм из двух сросшихся в симбиозе тел. С какой стати переться из тёплой квартиры в морозную ночь? Я бы и сама себя с большим успехом проводила. Романтики, чтоб их. Спрашивается, откуда в них этот дух?..