Тарзанариум Архимеда

— Ах, да, конечно, вы же стремительно повзрослели, — согласно закивал продавец. — И вас, конечно, не интересуют карты Луны Яна Гевелия образца 1645-го года! Действительно, зачем они вам? Ведь, как я понимаю, период увлечения Жюлем Верном тоже прошел? Кстати, — заинтересованно спросил Петринеску, — вы так и не выяснили, откуда у вас столь странное совпадение фамилий с одним из главных героев лунной дилогии знаменитого французского фантаста?

Французского! Франция!!! Ну, конечно, же! С Испанией он и на месте разберется, а через Францию топать придется. Володька почувствовал, что его снова понесло, но остановиться уже не мог и потому воскликнул, не отвечая на вопрос румына:

— Ион Ионыч! Мне Французской Республики карта нужна. Какая есть лучшая!

— Какие есть лучшие карты вы можете найти только в лавке старого Петринеску. Франция. Франция… Ах, Франция!.. Стендаль, Бальзак, Дюма… — он мечтательно взглянул на Володьку и поднял крышку прилавка. — Что ж, молодой человек. Идем, посмотрим. Есть отличная, подробная, поскольку — армейская, карта Франции. Прошу вас, заходите…

От неосторожного движения крышки, книга, лежащая на прилавке, соскользнула на пол. Владимир нагнулся, поднял ее и прочитал название. «Лев Троцкий. Новый курс». Бросил короткий взгляд на старика. Ему показалось, что тот побледнел. Позади скрипнула дверь. Теперь даже в сумраке букинистической лавки было заметно, что лицо старого румына становится все белее и белее. Непроизвольно сунув книжку за пазуху, вместе со всем ее «новым курсом», Владимир повернулся к входу.

На пороге, прищурив, привыкающие к свету, глаза, замерла длинная худая фигура с неуловимой неправильностью, заключенной в ней. Неправильность состояла в том, что протез левой ноги был немного коротковат и человек стоял, слегка перегнувшись набок.

Иногда, выпив по свободе, Галкин отец, заворг гременецкого горисполкома Панас Волк, постоянно убеждал окружающих в том, что завтра же заменит проклятую деревяшку. Но времени на это постоянно не хватало. Ногу же он потерял в схватке с петлюровцами и поговаривали, что именно Володькин отец спас его тогда от смерти. Однако ни мать, ни сам Панас Тарасович никогда не разговаривали с ним на эту тему. Да и друг с другом они никогда не разговаривали.

Волк скользнул взглядом по напрягшемуся Володьке:

— А, Барбикен… Ты чего тут болтаешься? Почему не на работе?

Вовка переступил с ноги на ногу:

— Так ведь я только утром приехал. Отпуск брал. На работе уже отметился, завтра на первую выхожу.

— Ага, мне ж Галка говорила… Так ты иди, иди, отдыхай еще. Нечего тебе тут шляться. Мне с Петринеску переговорить надо.

Всей спиной ощущая два взгляда — один колючий, второй растерянный — и невыносимое жжение за пазухой, Володька побрел к выходу, молясь только об одном: чтобы проклятая книжка не выскользнула из-за неплотно прижатого пояса.

— Петринеску… — забубнило сзади, — сколько можно… тюрьма плачет… Грушевский… история Украины-Руси… книготорг…

Медленно и осторожно закрыв двери букинистической лавки, на тротуар, тем не менее, Володька вылетел пробкой из бутылки, словно за ним гнались все фалангисты Испании вместе взятые. С сотней итальянских фашистов вдобавок. И ошалело замер, прижав обе руки к животу. Тот у него и на самом деле как будто побаливать начал.

Ну, Иона Ионыч!.. Ну, перечница старая!.. Троцкого они читают. Врага народа, которого советская власть из страны вышвырнула. Шпиона всемирного империализма. Гадюку, пригретую на груди трудового народа. Ну, Петринеску!.. Вот пойду, доложу, куда надо!

Внезапно до Володьки дошло, что идти-то никуда и не нужно. Стоит лишь развернуться и опуститься в полутьму старенького магазинчика. Он отпустил живот, почесал затылок и снова торопливо схватился за низ футболки: книга чуть не сползла в широкую штанину.

Скажем так, доложить он всегда успеет. А, все-таки, интересно, что там пишет этот мелкобуржуазный выродок? Может, почитать? А потом как ба-а-абахнуть ответ с памфлетом! А что? Красная журналистика тоже неплохое дело. Да и доказывай сейчас, что ты не лошадь, что книжка не твоя…

Опасливо скосив напоследок глаза в сторону цокольных окон лавки, Володька двинулся по улице, постепенно набирая скорость. Только голуби в разные стороны разлетались. Идти в мастерские за фанерным чемоданчиком, который он бросил там, сойдя рано утром с поезда, не хотелось. Завтра заберет. А сейчас — домой. Матери еще не видел.

Мать хлопотала около летней печки, бренча кастрюлями и сковородками. Дымок из трубы аппетитно пах жареной картошкой. У Володьки даже слюнки потекли: с утра ничего не ел. Он замешкался возле калитки их ветхого домика, прикидывая: на какой сегодня смене работает мама Лена? Вышло — на ночной. Сырья у кожевенного завода хватало, и он работал безостановочно.

Вовка еще раз потянул воздух носом. Эх!.. Но, картошка — картошкой, а Троцкого лучше пока спрятать. И он, тихо ступая и наблюдая за тем, чтобы мать не обернулась, нырнул в дом с низенького крыльца. Зашел в свою маленькую комнатенку, заставленную книгами и макетами самолетов, присел на краешек кровати, вытянул из-за пазухи книженцию и встряхнул ее, словно опасаясь, что из нее выпадет еще что-то чертовски неприятное. В ответ книжка вздохнула страницами. Вдали послышался шум работающего автомобильного двигателя. Володька наугад открыл брошюру и мотор заглох.

«Величайшим источником бюрократизма является государственный аппарат… — бегали по строкам Вовкины глаза, и на мгновение ему представился этот самый аппарат в виде огромного штамповочного станка, стоящего у них в мастерских. — Бюрократизм есть социальное явление, как определенная система управления людьми и вещами…»

«Людьми и вещами» — это сопоставление почему-то так поразило Володьку, что он замер, придерживая книгу на коленях.

— Здравствуйте, Елена Николаевна, — раздалось на улице. — Вот, проведать вас приехали.

Володька услышал, как что-то тяжелое упало на землю. Он заметался по комнате и, засунув, в конце концов, книжку под матрас, выскочил в залу, выглядывая в открытое окно. Гостей у них отродясь не было.

Около летней печки, грубо обмазанной глиной, замерла мама Лена с широко открытыми глазами и ртом, прикрытым сразу двумя натруженными ладонями. Тазик с помидорами, которые она несла с огорода, лежал возле ее ног. Ярко-красные шары рассыпались по двору и напоминали огромные капли крови раненного великана.

Самого великана видно не было. Вместо него перед матерью стояли двое незнакомых мужчин. Один, плотный, в пенсне и в легком летнем костюме со строгим галстуком, а второй, пожиже, в военной форме. Различив петлицы НКВД, Володька испуганно шарахнулся от окна. Что, уже?! Да ведь не могли его так быстро с этим проклятым Троцким вычислить! Впрочем, начало завязавшегося разговора немного успокоило Володьку, но потом…

— Елена Николаевна, — мягко, с едва уловимым акцентом, произнес человек в пенсне, — что ж вы так пугаетесь-то? Мы ведь в гости к вам. Проездом.