Татуиро (Serpentes)

— Ноа? Мы снова здесь?

Она оглянулась, и Витька еле удержался, чтоб не заорать от радости, глядя на её смуглое лицо, блеснувшее улыбкой. Идёт, показывает себя и улыбается! Ему! Не как раньше, когда шёл, уставая не от ходьбы, а от желания заставить её повернуться, посмотреть на него. Она тогда поворачивалась, но всегда была — не она, другие, — женщины из его прежней жизни.

Тогда они почти дошли… Он завертел головой, одновременно пытаясь не терять её взгляда, возвращаясь к нему, а ноги шли и шли, ступая по щекотной глине.

Лес был другим. Вместо жирных тяжёлой зеленью зарослей вокруг звенело солнцем прозрачное разнолесье, тонкие чёрные и коричневые стволы, облитые светом, тянулись вверх к шапкам яркой листвы. А внизу — целый мир свистел, шуршал и поворачивался к идущим: спирально закрученной лианой с красными цветами, куртинками белейших колокольчиков на стеблях в человеческий рост, стаей пёстрых птиц, носившихся среди зелени, бабочками, раскрывающими и складывающими синие и лиловые крылья.

— Мы где? Всё изменилось…

— Ты меняешься, — отозвалась на ходу Ноа.

— Ну да, сон. Теперь я знаю, когда я внутри сна.

Она протянула руку и на ходу сорвала скрученный лист, повернувшись, показала: если опрокинуть его макушкой книзу, из острия каплет прозрачная влага, — подставив раскрытый рот, глотала, потом бросила, и лист плавно опустился на плотную шапку кустарника. Витька, высмотрев для себя, сорвал тоже. Пил, радуясь свежему вкусу.

— Но мы идём туда? В пещеры?

И чуть не наткнулся на неё, так резко остановилась.

— Ты ещё туда хочешь?

— Я? — он не знал, что ответить. — Ну…

Ноа смотрела ему в лицо с требовательным ожиданием и будто подсказывала, нахмурясь, — скажи верно!

Он чувствовал себя школьником с неперевернутым билетом.

— Мне казалось, ты выбрал. Там у тебя — учитель, ты делаешь то, что хотел делать. Всё есть для жизни, разве нет?

Вдалеке рыкнул гром, закрывая небо, поползли над краем леса белые облака. Громоздились прекрасными горами, наползая друг на друга. И под ними лес темнел, уходя в тень.

— Не всё. Ещё не всё.

— А терпение? Живи и появится то, чего пока нет.

— Да? А если не появится?

Она пожала плечами, переступила и стрельнула взглядом в сторону, будто наскучив разговором. Когда же было такое лицо у неё? Да, вспомнил Витька, когда она сидела, сложив руки на коленях, как школьница, и слушала Карпатого с приятным равнодушием. Внимала благосклонно. А потом… Что же такое сказала она? Ах да, о хмуром Генке и его девчонке, которую он помчался спасать. Ноа сказала, они не нужны, бесполезны.

— Я хочу туда, — ответил Витька и бросил развёрнутый пустой лист. Тот опустился, скользнул к тонкому стволику куста и, чмокнув, прирос, выпрямился.

Лес мрачнел, облака набухали по низам чернотой, волочились брюхами по макушкам деревьев. И гром гремел и гремел ближе.

— Что ж, подмастерье. Ты — выбрал.

Светлая глина тропы запестрела точками. Капли защелкали по голым рукам. Ноа отвернулась и пошла вперёд. Так же, как прежде, покачивая широкими бёдрами и напрягая при каждом шаге мышцы красивых ног.

Витька вытер залитое тёплым дождем лицо и поморщился: вода еле заметно пахла кровью.

— Угу. Иду.

Гром прогремел сильнее. Но Найя не проснулась. Заворочалась, натягивая на себя мягкую шкуру. Во сне она шла босиком по тёплым лужам и доставала из промежутков меж дождевых струй — слова. Слово своё и слово чужое, их надо было правильно взять, ухватить за тёплые птичьи животы и сложить в горсти. Сложенные парами, они начинали пищать и пощипывать ладони. Щекотно и смешно. «Их надо нарисовать, когда проснусь», — и улыбнулась, увидев картинку, полную слов-птиц.

Отягощённые влагой деревья кивали ветками, преграждая тропу, но можно было идти, не отводя листвы, подставлять лицо, пусть проводят по нему, гладят, роняя воду на плечи и шею. Тропа вела. Руки и голова полны птиц. Но гром всё гремит, слитно, будто у него каша во рту, и наплывает откуда-то еле заметный запах тревоги.

Найя повернула голову вправо и остановилась. От её тропы отходила прогалина, такая же просторная, как тропа, и так же свисали на неё тяжелые ветви. Вдалеке, с одного края взгляда на другой, прошли две фигуры. Женская, с высокой грудью и откинутыми на спину чёрными волосами. И следом — мужчина сверкнул мокрыми плечами, и нет его, скрылся за ветками.

Запах тревоги шёл от прогалины волнами, но был раздражительно слабым. Как ни раздувай ноздри, всё равно непонятно, точно ли он есть.

Птицы в руках зашевелились, тыкаясь в кожу острыми клювиками, и Найя сделала шаг, другой — по своей тропе. «Мало ли кто ходит в лесу рядом с деревней ещё одной тропой». Но, продолжая идти, слушая ворчание и перекаты грома, щурясь от воды и сверкания далеких молний, думала и другое: у мужчины волосы тёмные, но это от воды, не чёрные. И светлая кожа. «А ещё, — подумала, медленно отпуская птиц, — они идут туда, куда и я, только по другой тропе».

«Это чужой сон»…

Разбуженная далёким громом Берита села на постели, натягивая циновку до горла. Смотрела в дальний угол, где под горой домашнего хлама прятался сундук с Вещами. Ей приснилось, что гром загремел оттуда, и там, внутри, всё ворочалось, светя через щели. Во сне в сундуке вырос лес, такой, как там, где тропы кончаются, упираясь в скалы, — непонятный и грозный, полный неназваных зверей и опасных трав. И по лесу, тропами, шли люди. К скалам. Не надо бы им туда… Берита нащупала спящий рядом нож Еэру. Она видела незнакомца и с ним смуглую женщину. Но и тех, с кем жила рядом, видела тоже. В памяти сна наплывали друг на друга лица и фигуры: Онна, муж её Меру, большая фигура вождя превращалась в скособоченный силуэт старого Тику, а следом и вдруг впереди — братишка юной Оннали.

«Это не мой сон, я его не хочу»… Тряхнула головой, рассыпая по плечам неприбранные седые волосы, чтоб прогнать то, что увидела последним, — длинное тулово и плоскую голову на нём, а по шее Владыки — кровавая лента раны.

С тех пор, как она убила гостя и заперла сундук, не открывала ни разу. Проходила мимо, отворачиваясь, но втягивала воздух, пытаясь различить запах мёртвого тела. Дождь лился мерно и был тёплым, ласковым, какой он всегда. За порогом уродились грибы, а в специальной широкой щели, аккуратно уложенные на подставку, наливались соком концы лианы. Запаха из сундука не было. И потому всё сильнее тянуло разгрести хлам, открыть, посмотреть, что там в сундуке, как? Но — страшно.