Татуировка с тризубом

Я кивнул головой мужчине с ключами и пошел в сторону кладбища. При этом я старался не обращать на себя внимания, но из-за заборов меня облаяли собаки, и участники похорон тоже поглядывали на меня. Мне было стыдно, что я отвлекаю собой их внимание от покойника и пытался сжаться, исчезнуть, сделаться невидимым, насколько можно – но с полдороги возвращаться смысла не было. У входа я встретил какую-то старушечку и шепотом спросил у нее, где лежит Роман Мотычак. Она указала мне могилу, покрытую желто-синими цветами и флагами. Собственно говоря, к ней я мог бы уже и не подходить. Мне просто хотелось увидеть, где покоится. Как покоится. И как это оно: покоиться на самом конце света после того, как ты погиб за его другой конец. Как это: жить столь близко с линией смены реальностей, потому что мне как-то не давала покоя мысль, что если бы в том 1951 году, в процессе изменения границы с СССР, у кого-то над картой дрогнула рука, то Роман Мотычак мог бы стать, допустим, польским эмигрантом в Лондоне, искать счастья в Варшаве, в Жешове, возможно – в Кросно. Или, попросту, в Ломной. И Донбасс был бы для него таким же далеким миром, как Момбаса. Как Лимна для жителей Лютовиск. Как это оно: позволить себя убить за что-то, что является частью громадного представления, ибо все национальные конструкции являются громадными представлениями, иллюзиями, которые в какой-то момент становятся реальностью настолько очевидной, настолько материальной – словно пуля, которая во имя этих иллюзий летит и разрывает кожу, кости, мышцы, внутренние органы.

Ну а раз я уже так далеко дошел – глупо было просто возвращаться. Все поглядывали на меня. И вообще, как это так – подойти под ворота кладбища, спросить: кто где лежит – и вернуться. Я чувствовал себя как-то несерьезно, потому что в глубине души понятия не имел, чего мне было нужно от этого Мотычака. Если бы меня кто-то спросил – я не был бы в состоянии ответить.

Только никто и не спрашивал. Я пошел к нему на могилу. Постоял немного, не зная, что делать с руками, чувствуя на себе взгляды пришедших на похороны селян, поглядел на зеленые, какие же зеленые холмы по сторонам. Я задумался, а за которым из них Лютовиска, после чего вернулся к машине, провожаемый взглядами, пением псалмов, лаем собак и шипением гусей.

– Получил он прямо под пуленепробиваемый жилет, - рассказывал мне мужик, которого я взял по дороге.
– Дурацкая смерть.

Какое-то время мы молчали. У мужчины было удлиненное, светлое лицо и светлые волосы. Одет он был по-спортивному. Родом был из соседнего села. Работал он на какую-то фирму, то ли газовую, то ли электрическую: списывал показания счетчиков. Вот он и крутился по карпатским деревушкам – и записывал показания. По идее, фирма должна была обеспечить ему транспорт или хотя бы велосипед – но не обеспечила, вот он и ездил на попутках. А тут еще ногу недавно подвернул, и потому прихрамывал. Романа Мотычака он знал. Говорил, что вместе были на Майдане.

– Раньше Мотычак автобус водил, - рассказывал он. – В армии служил… всегда серьезный такой был. Редко улыбался.

Когда он замолчал, мы долгое время ехали молча. Я только объезжал ямы на дороге. Чтобы прервать тишину, я спросил: как он считает, изменилось ли что-нибудь после Майдана?

– Да нихрена не изменилось, - ответил мужчина. – Бедность, коррупция, все, что и было. Но если надо, то выйдем еще раз. И еще раз. И еще. И уже до результата.

– А если этого не хватит? – вырвалось у меня.

Мужик поглядел в мою сторону.

– В американских фильмах, - сказал он с улыбкой, - всегда говорят: "you can make it". Так как же может не удаться, как может этого не хватить?...

Я тоже улыбнулся. Высадил его на перекрестке и поехал дальше, в сторону Турки.

От границы я удалялся, так что польское радио было слышно все слабее.

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА

Фрагменты некоторых текстов этой книги ранее публиковались на страницах "Новой Восточной Европы", "Политики" и "Бродячих Журналистов".

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Перевод еще одной книги Земовита Щерека – как всегда – посвящаю своей Людочке

и благодарю ее за труд редактора и корректора. Ну что, теперь ожидаем "Miedzymorze"?

Марченко Владимир, 2017, День защиты детей