Татушечка. История заблуждений.

Тогда, почти двадцать лет назад, я заканчивал школу и не интересовался отношениями лишь только потому, что был позорно отвергнут не самой красивой одноклассницей. Она носила короткую стрижку боб, джинсы с заниженной талией и почти не имела груди. Тростинка. Но мне ужасно нравилась её субтильность и при этом дерзкий характер. А ещё она не была отличницей, часто прогуливала уроки и курила с ребятами на большой перемене. Не бунтарка, но и не тихоня. Среднестатистическая, в общем-то, девушка.

Помню, что Ашер отговаривал писать ей записку, предлагал поговорить прямо, лицом к лицу, но я скромничал. Это сейчас мне понятно, что такое поведение было продиктовано примером отца, который всегда старался «не отсвечивать», лишь бы жить спокойно. Но на тот момент я думал, что именно так с женщинами и надо – тихо, исподволь. И опыт провалился. Моя зазноба сразу просекла, от кого записка и зачитала её на весь класс, указав пальцем автора. Я сидел красный, с сердцем, колотящимся где-то у горла, с клокочущем внутри негодованием, и не знал, что сказать в свою защиту и оправдание. Одноклассники ржали в голос, но надежда на положительный ответ ещё теплилась. Ровно до тех пор, пока записка демонстративно не полетела мне в лицо. «С чудиками не встречаюсь», – пробасила тростинка, скривя рот набок, будто её тошнило.

Прозвище «чудик», слава Богу, не прижилось. Но было обидно даже не это, а то, что мои чувства оказались оголены перед теми, для кого не предназначались. Меня словно вывернули наизнанку и показали всему миру несовершенное нутро, стыдное, хотя ничем не отличающееся от другого такого же. Устои, говорившие о чистоте любви и желании быть любимым, оказались попраны, транспаранты сорваны и брошены под ноги толпе, и вместо аккуратно выведенных слов признаний, на них остались только жирные грязные следы.

После того случая больше я девчонкам писем не писал. Ни одной, даже самой захудалой записки не подкинул. Мстил. Потому что ближе к концу одиннадцатого класса вытянулся, подкачался и выглядеть стал гораздо лучше курящих задохликов. Мы с Ашером уйму времени в тот год проводили на спортивной площадке в соседнем районе, так что я мог спокойно прогуляться по физкультурному залу без футболки до раздевалки, и девчонки посматривали на меня с нескрываемым интересом. Только вот ни одной встречи так и не случилось, как бы они ни пытались провернуть это «дело на миллион».

Поддавшись воспоминаниям, я достал старые фотографии: выпускной. Снято на плёночный фотоаппарат, поэтому казалось, будто это скриншоты видео: весёлые лица, ярко накрашенные девчонки в платьях, одно фантастичнее другого, парни в костюмах и перекошенных галстуках, а кое-кто и в бабочках. Юные, задорные и, как любила говорить наша классная руководительница, – полные надежд. Хотя в тот день все мы были полны дешёвого портвейна и «Советского шампанского». Я нашёл себя и ухмыльнулся: изменился, конечно. Тогда во мне жила гораздо большая наивность, чем сейчас, ожидание чего-то нового и интересного, хотя особых надежд, вопреки мнению учительницы, я не питал. Стоило уехать, как сделала почти половина класса: с неплохой успеваемостью мне вполне поддались бы столичные вузы, но я предпочёл остаться дома. Отчасти из-за врождённой трусости и осторожности, отчасти из-за протеста. Мать слишком яро уговаривала меня ехать, мол, там возможности, другая жизнь, перспективы. И я сопротивлялся. Что было сил сопротивлялся.

Зато встретил Литу.

Нет. Не те воспоминания. Не для этого времени.

Хватит!

Я запихнул фотографии в коробку и закинул на полку, но локомотив уже набрал скорость, и остановить его было не так-то просто.

– Утта, – прошептал я себе. – Утта! – чуть громче.

Хрупкий, полупрозрачный образ ускользал из памяти: я оказался плохим детективом и не мог восстановить мелкие детали, которые точно видел. Худые ноги, такие же руки. Шея. Какая у неё шея? Приятный, чуть мелодичный голос, но звонкий по-девичьи. На что он был похож? Сравнение не находилось: стоило больше читать стихов поэтов Серебряного века, чтобы научиться подбирать лёгкие, изысканные метафоры, которые так хотелось сейчас связать с этой девочкой. Я не собирался думать о ней плохо, не хотел притягивать грязь. Пусть она будет пока чистой и наивной, совсем как я когда-то. Пусть у меня получится спасти её, обрести друга или… Дочь?

Стёпка мне почти как сын. И, кажется, на нём я натренировался правильному поведению с детьми. Хоть Утта давно не ребёнок, но она нуждалась в родительском тепле, в этом я себя уже убедил. Как она ела помятую зефирку…

Стало стыдно. Снова. Давно забытое чувство. И внезапно возникло ощущение ответственности.

Неизвестно, какие мысли были сложнее: о Лите или о свалившейся на мою голову беспризорнице. Во всяком случае, Утта жива. И я мог бы попробовать…

Если бы рядом со мной сидел Ашер и слышал мысли, то обязательно сказал бы заунывным тоном врача, как делал всегда, когда хотел поиздеваться, что я просто переношу проблему, замещаю, пытаясь избавиться от чувства вины. Может.

– Знаешь, Ашер, – обратился я к телефону, тоскливо валявшемуся на диване, – я и без тебя прекрасно знаю, что мне нужно сделать, чтобы успокоиться. И я это сделаю.

6

Сложно было дождаться среды. Я придумал с десяток вариантов, как можно завоевать доверие Утты, но ни один из них не казался приемлемым. Осложнялось всё полным отсутствием информации: кто она, откуда, сколько ей лет, в конце концов. Изводя себя размышлениями, я беспокойно провёл и воскресенье, и даже понедельник. Позвонил в приёмную к Ашеру, и Валечка сказала мне, что он в отъезде, и якобы предупреждал меня. Чушь! Никогда он никого не предупреждал. Если только клиентов…

В общем, поддержки не было никакой, и от обиды я решил тоже никого ни о чём не предупреждать.

А вторник как не задался с самого утра, когда я умудрился пролить на новые брюки кофе за завтраком, так и продолжился. В небольшом кабинете нас работало четверо: менеджеры среднего звена, как называл генеральный директор, по совместительству мой, теперь уже бывший тесть. Сергей Васильевич. Отец Литы. Я как раз просматривал распечатанный договор на предмет ошибок – дверь распахнулась и явила высокого, довольно худощавого, полностью седого начальника. «По мою душу», – ёкнуло в груди, словно у балбеса, не выучившего урок впервые в жизни. Шестое чувство не ошиблось.

– Константин? – вопрошающе глянул на меня Сергей Васильевич.

– Да, – я чуть привстал, давая знак, что немного занят, но рад приветствовать гостя. – Доброе утро.

– Доброе-доброе… Зайди ко мне.

С этими словами он окинул взглядом кабинет, так больше ни с кем и не поздоровавшись, и удалился, оставив дверь открытой, будто пасть, разинутую в ожидании смиренной жертвы. И сегодня, вместо привычных милых девственниц, на заклание должен был отправиться я под печальными взорами сотоварищей, с трудом сдерживающих ехидное улюлюканье. Я пытался сообразить, о чём тесть хотел поговорить, но терялся в догадках. Хоть снабженец из меня был не самый лучший, но ошибок я старался не допускать: договоры оформлял в срок, передавал данные бухгалтерии тоже без опозданий, да и в целом, не лез на рожон. Просто делал свою работу, и даже подозрения последних месяцев о расширении бизнеса держал при себе. Строительство и ремонт… Конечно, Сергей Васильевич хотел большего: лучшие участки под строительство, лучшие заказы на ремонты и даже государственные и местечковые гранты. Но до последнего времени пролезть в круг избранных не выходило. Что изменилось – я не стал выяснять. Меньше знаешь – крепче спишь, да и неинтересно.

– Присаживайся, – указал мне на стул перед окном тесть, когда я вошёл в кабинет. За стеклом играло весеннее солнышко, на столе дымилась недокуренная сигарета, вальяжно облокотившись на край пепельницы, совсем как изрядно потрёпанная ночная бабочка. – Как дела?

– Всё нормально, – я устроился на стуле, но впервые не чувствовал себя как перед лицом почти родного человека. В чуть заострённых чертах лица Сергея Васильевича проглянуло нечто чужое, незнакомое. Таким я его ещё не видел. – Договор оформлен, сейчас проверю и отдам бухгалтерам, дальше дело только за банком.

Конец ознакомительного фрагмента.