Татьянин день. Иван Шувалов

— Гудович! Шнель, быстро перо и бумагу.

В два прыжка император оказался у конторки, и перо быстро побежало по бумаге:

«Срочно вызвать в Петербург из Ревеля губернатора Эстляндии принца Петра Августа Фридриха Голштейн-Бека и, возведя его в генерал-фельдмаршалы, назначить петербургским генерал-губернатором. Генералу же прусской службы принцу Георгу Людвигу Голштейн-Готторпскому, тако же возведя его в генерал-фельдмаршалы, присвоить чин полковника конногвардейского полка...»

«Гм, — опять подскочил к зеркалу и недовольно сморщил нос император. — Это все мои родственники. Притом должность полковника конной гвардии до сего момента была должностью, занимаемой самой императрицей. Тётка не обидится — она мертва. Но что скажет гвардия? Что ж, я кину этим русским свиньям подачку. Есть Корф, Николай Андреевич. Он когда-то привёз меня из Киля, и я наконец его отблагодарю. Я назначу его на собственное место полковника лейб-кирасирского полка и сделаю главным директором над всеми полициями с указанием состоять единственно под моим ведением. Мало для них, русских? Вновь скажут, что жалую одних немцев? Впрочем, мне на это начхать! Однако, чтобы заткнуть недовольным рты, кину им ещё одну подачку — фельдмаршала князя Никиту Трубецкого произведу в подполковники Преображенского полка. На своё, кстати, место. Себя же переведу в этом полку в полковники. Далее...»

— Эй, кто там у двери? Гудович, что я тебе приказал?

— Ваше императорское величество, к вам их превосходительство Иван Иванович Шувалов. Говорит, по неотложному делу.

«Ага, главный тётушкин фаворит! Не довольно ли он поцарствовал её именем? — пронеслось в голове государя. — Был слух: сей Ванька с братьями готовились будто выслать меня вон из России и стать вместе с ненавистной моей жёнушкой правителями при моём сыне. С чем же он явился теперь? Коли с оправданиями — не время. Однако слухи слухами, но я приказал у тётки перерыть все бумаги, никакого намёка на регентство не нашли. Может, это она, ядовитая змея, моя супруга, пустила сию сплетню? Послушаю самого, с чем пожаловал».

— Ваше величество, знаю: теперь, может быть, и не время — горе какое у вас. Да и безмерное — у меня самого. — Лицо у Шувалова было мокро от слёз. — Но коли не исполню теперь того, что возложила на меня только что отошедшая от нас наша благодетельница, государыня императрица, потом окажется поздно.

— Ну что там у тебя, Иван Иванович, не тяни. Доложи, как и положено генерал-поручику.

— Ключ, — произнёс Шувалов и протянул императору брелок. — По велению её величества — вам в собственные руки. А ларец — лучше сказать, сундук — за дверьми. Я велел его тотчас доставить к вашему кабинету.

Опоясанный железными коваными полосами, древний, величиною до полутора аршин сундук внесли и поставили пред императором. И он, не долго думая, вставил поданный ему ключ и, щёлкнув замком, приподнял крышку.

— Золото! — не сдержал голоса и вперил взгляд в Ивана Ивановича. — Сколь здесь?

— Сказано было мне — на миллион рублей. И велено было, чтобы всё употреблено было во благо. Значится, вам, ваше императорское величество, от щедрот нашей усопшей благодетельницы.

— Только тебе она и могла сие богатство доверить. Твоему бескорыстию и полному отсутствию алчбы, — произнёс император и обнял Шувалова. — Ну-ну, не реви. Довольно ребячиться. Я начинаю новое царствование и рад, что ты с первого моего шага — со мною. Говори, чего бы хотел, какой должности при особе императора?

Круглые, серого цвета глаза Петра Фёдоровича вперились в залитое слезами лицо недавнего фаворита. Прямой длинный носик, постоянно красный от безмерного употребления шнапса и пива, вскинулся вверх.

— Ваше величество, коли вы знаете меня, тогда вам ведомо, что я рождён без самолюбия безмерного и без желания к богатству, честям и знатностям, — произнёс Иван Иванович. — Государыня удостоила меня всем, о чём я и не мог помышлять. Не довольно ли мне всего того, что она мне дала? Об одном я осмелился бы вас просить: отставить меня от службы и отпустить в чужеземные края для пополнения моего образования, о чём я не осмелился просить мою государыню, служа ей бескорыстно.

— Нет! — резко воскликнул Пётр Фёдорович и, повернувшись на высоких каблуках своих ботфортов, быстро зашагал вдоль стены. — Такие, как ты, преданные и честные люди, отныне будут составлять моё окружение. И я... я, император всероссийский, жалую тебя на место, кое я сам до сих пор занимал. Я вверяю тебе управление всеми военно-учебными корпусами — Сухопутным, Морским и Артиллерийским.

— Но, ваше величество... — попытался возразить Иван Иванович, однако император быстро подскочил к нему и тронул за плечи:

— Выбрось из головы, чем была для тебя императрица, и будь уверен, что ты, ради её памяти, найдёшь и во мне друга!

Пётр Фёдорович подбежал к конторке, где лежал начатый им указ, и что-то быстро написал.

— Завтра, до развода, прошу тебя, Иван Иванович, быть в помещении Сухопутного корпуса, где будет объявлен указ о твоём назначении. А братьев твоих — Петра и Александра — имею честь видеть на разводе. Сие — также мой приказ!

Дом Петра Ивановича Шувалова на Мойке находился почти рядом с императорским дворцом, и Иван Иванович быстро к нему подъехал.

— Граф-с занедужился, — встретил его внизу, у самых дверей, камердинер. — А вас ждал-с, оченно ждал-с.

И впрямь, не успел кузен подойти к креслу, в котором полулежал больной, как он попытался привстать, но тут же безвольно опустился на кожаные подушки. Только голос выдал нетерпение:

— Рассказывай: был у него?

Иван Иванович опустился в кресло рядом и рассказал о том, как с огромным ларцом, что передала ему умирающая императрица, явился к новому государю и вручил ему ключ от сокровищ.

— Как? — встрепенулся Пётр Иванович. — Прямо вот так, даже до него не открыв сундука? Да ты, браг, что — ты подумал хорошенько иль прямо в слезах так и кинулся к этому чёртушке на его половину?

— Теперь не будет «его половины», — с ударением на последних словах произнёс младший Шувалов. — Ведь дворец отныне его — и этот, старый Зимний, и Зимний новый, что оканчивается стройкою, — всё теперь его, государя.

— Вона как заговорил! — не скрывая досады, произнёс Пётр Шувалов. — Так ты, выходит, доволен, что на троне — он? Потому всё, чем наградила тебя государыня, — ему. Эх, Вань, взялся я тебя когда-то уму-разуму учить, но, видать, недоучил.

— Нет, Пётр, всё нужное, всё, что во благо государства, я от тебя перенял. И ведаю, что значит полная иль худая казна для державы. Она ж нынче — дырявый мешок. И тебе то, как и мне, досконально известно. Давай считать вместе. Войско русское дошло до Берлина, а цельный год не получало жалованья. Далее — долг государыни той же пустой казне. Он — совестно даже произнесть! — перевалил за восемь миллионов! Я сам писал голландским купцам от имени государыни, просил хотя бы два миллиона в долг. Дудки! Не дали. И это — нам, России, победившей Фридриха, удивившей всю Европу своей мощью и силой. Так кем же я стал бы в собственных моих глазах, не говоря о стороннем мнении, коли в сей трудный для отечества час взял бы для себя из того сундука хотя бы один червонец?