Таврия

— Ты хочешь сказать, — горячился прыщеватый Родзянко, обращаясь к офицеру, — что для черни расовые предрассудки не существуют?

— Они плюют на них, — мрачно отвечал ему офицер, — если только запахнет настоящей любовью…

— Не преувеличивай ее значения!.. Возьмем, к примеру, господа, хотя бы ту же Америку.

— Плевать им и на Америку! — стоял на своем офицер.

Иногда, вернувшись прямо с поля, подсаживался к компании и сам Вольдемар.

— Замучили, — жаловался он приятелям. — Удивительно неповоротливый, упрямый, несообразительный народ! А еще называют их потомками запорожцев!.. Это, верно, только моя уважаемая и склонная к галлюцинациям маман еще способна представлять себе их на конях под боевыми знаменами, с саблями наголо… Нет, господа, это уже призраки какие-то, а не люди. Толкуешь, толкуешь ему, а он стоит перед тобой, ухмыляясь, как дикарь, как ирокез… Техника им не дается никак! Посадишь на косилку — косы порвут, поставишь к барабану — молотилки каждый день выводят из строя!.. Вы знаете, господа, я с ними корректен, я к ним добр, я сам в душе демократ и считаю, что бездарных народов нет, есть лишь бездарные правители, но здесь, когда повертишься среди них, поневоле начинаешь уже брать под сомнение свои собственные убеждения… Разве случайно, что никто из них выше гайдуков и приказчиков не поднимается? Вилы и грабли освоит, а дальше для него уже начинается terra incognita… Вы можете назвать меня фаталистом, господа, но — верите — мне порой кажется, что они самой судьбой обречены на то, чтобы быть народом-негром, народом-чернорабочим… Единственное, пожалуй, чего не пожалела для них природа, — исключительно тонкого лукавства, юмора и богатых вокальных данных… Ну, да еще, скажем, пышной красоты для их дочерей…

Не раз, когда паныч заводил пластинку о несообразительных упрямых батраках, Данько с Валериком, притаившись в кустах, весело переглядывались. Нетрудно было им догадаться, почему рвутся косы на панских косилках и почему часто выходят из строя молотилки. Нетрудно было им представить себе и тысячи каховских парней на конях и даже себя среди них с саблями наголо!.. Подожди, паныч, не только косы рвать будут, а еще, может, и тебя на клочки разорвут вместе с твоими гайдуками и приказчиками!

— Браво, Вольдемар! — выкрикивал Родзянко. — Узнаю в тебе прирожденного тори!

— Прошу не понять меня превратно, господа, — начинал нагонять туман на компанию Вольдемар. — Не подумайте, что я вообще неблагодарен этому краю, который мне, скажем откровенно, дал богатство, и славу, и могущество. Меня раздражают — сезонники своей поразительной безинициативностью, которая граничит у них с преступлением, но, несмотря на все это, я люблю наш юг, нашу житницу, нашу неспокойную, вечно ищущую Таврию и никогда не променял бы ее на печальной известности медвежьи углы и стоячие болота севера! Где еще, кроме Таврии, вы встретите такой легкий и высокий пульс деловой жизни, такое вольнодумное отношение к традиционным обычаям и святыням, такой в конце концов пестрый набор народностей?.. И не вырисовывается ли для вас, господа, во всем этом прообраз чего-то совсем нового, того всечеловеческого, я сказал бы космополитического, что нашло уже себе такое идеальное воплощение на американском континенте? Нет, здесь не стоячее болото… Вся она, наша прекрасная Таврия, кипит, как свободная биржа, доступная каждому, где каждый достигает того, чего способен достичь! Близость моря, порты, оживленная торговля и связи с цивилизованным миром — все это бросает на нас отблеск, господа!..

Говоря о бирже и об отблесках, Вольдемар обращался прежде всего к Артуру, который, обставив себя бутылками, одобрительно кивал головой и замечал невпопад, что «овца — это всегда рента».

— Для нашей солнечной Таврии двадцатый век наступил значительно раньше, чем для мрачного севера, — заливался паныч. — Таврия лежит ныне перед миром, как сплошное золотое руно, все больше привлекая взгляды новейших язонов… И я верю, господа, что они со временем придут к нам и высадятся на этих берегах, где когда-то высаживались отважные мореходы Эллады, те, кто прокладывал здесь первые тропинки цивилизации, кто основал Херсонес и Ольвию. Таврия созрела, господа, она не станет прятаться от них со своим золотым руном! Наоборот, она сама откроет перед ними все свои гавани, поднимет все свои шлагбаумы им навстречу!..

— Шлагбаум — фьють… Порто-франко… Олл-райт, — забормотал при этом Артур, а компания сочла за лучшее перевести разговор на другую тему.

— Как твои дирижабли? — иронически спросил Вольдемара татарин, имея в виду огромные цельнометаллические овчарни, которые Вольдемар выписал в этом году из Америки и для пробы начал не так давно возводить на двух степных загонах. Издали они и впрямь были похожи на гигантские, до половины загнанные в землю дирижабли. Покачивали головой чабаны, представляя себе, какая духота будет стоять летом и какой собачий холод будет зимой в железных хозяйских кошарах. Вольдемар не обращал внимания ни на что.

— Строю… Возможно, это и не совсем практично, но я хочу стандартизовать свои таборы по современным образцам… Стандарт, господа, имеет свои преимущества и даже свою поэзию..

— Насколько нам известно, — усмехнулся татарин, — Кураевые таборы для тебя тоже не лишены поэзии.

Это был намек на Ганну. Вольдемар нахмурился. Он не любил, когда об его избраннице говорили в игривом тоне. Он считал, что серьезно влюбился в Ганну. До сих пор, дескать, были все пустяки, преходящие юношеские увлечения, негреховные веселые грехи, а это наступило нечто иное, не преходящее, как раз то самое, что называется любовью. Так по крайней мере думал Вольдемар. Он не боялся остракизма со стороны салонных дам, считая, что ему будет разрешено взять себе в жены девушку без дворянского герба. Ведь известно, что американские миллионеры неплохо живут без гербов. Фальцфейновские миллионы — вот в конце концов их герб! Махнет на всех рукой, возьмет себе простую батрачку, которая своей здоровой плебейской кровью улучшит его хилый Фальцфейновский род!.. Воспитание, образование? У него насчет этого свое мнение. Нарочно берет осколок дикого, но благородного материала, из которого вспоследствии засияет живой, созданный самим хозяином шедевр… Обработает, отшлифует, придаст ему форму и оттенки, какие захочет!

— Я просил бы, господа, в дальнейшем не говорить больше об Аннет, как о горничной, — надулся паныч. — Считайте, что она… моя невеста. Да, так я решил! — воскликнул он в ответ на насмешливо-удивленные мины приятелей. — Вижу, что это — единственный путь овладеть ею. Я не в силах без конца бороться с влечением, которое она во мне вызывает. Несовершенна? Без образования? Тем лучше! Не нужна мне готовая! Я сам засучив рукава изготовлю ее себе с самого начала, отбросив лишнее, развивая то, что мне нужно… А из Аннет выйдет все, она молодая, и природные данные у нее, вы сами знаете, богатейшие!..

Приятели вежливо слушали хозяина, хотя, видимо, не верили ни одному — его слову. Кончилось тем, что Родзянко снова выкрикнул: «Браво!», а другие, кисло поздравив жениха, разобрали ракетки и пошли продолжать игру.

XXXVIII

Ганну Даньку приходилось видеть редко, да и то большей частью издалека. Один раз встретил он ее на прогулке в цветниках, в окружении панычей, которые, увиваясь около нее, учили Ганну пользоваться тем аппаратом, что снимает на карточки. По праздникам ее еще можно было видеть в асканийской церкви, когда она, привлекая взгляды присутствующих, гордо вплывала туда в белом, словно из пены, платье, в свяслах черных блестящих кос, перекинутых на грудь. Нет, это уже не была «панночка в свитке», это была настоящая панна, которая шла, словно по воде, свысока кивая кое-кому своим белоснежным подбородком, держась так, будто всю жизнь была благородной.

Данько в церкви со временем также оказался не на последних ролях. Поп, которому он понравился за голос и живость, в первое же воскресенье поручил Даньку очень ответственную для хориста работу: раздувать и подавать кадило. Занятие это Даньку понравилось, ладана парень не жалел, дым стоял в церкви облаком, и Ганна плыла в этом душистом облаке, как херувим.

На совесть работал молодой кадильщик. Во время его дежурства при кадиле среди его товарищей-хористов также царило веселое оживление: с алтаря, из-за поповской спины парень строил такие рожи своим братишкам, что они невольно прыскали в кулаки, а регент, не зная, в чем дело, выходил из себя и зло постукивал кого-нибудь по голове камертоном. После таких служб вечером в казармах звучала дерзкая — на мотив псалма — сложенная самими же хористами песенка о том, как «Данило подавал попу кадило» и как это было «усмешительно».

В свободное время ребята навещали семью Мурашко. Лидия Александровна встречала их с неизменной ласковостью и доверчиво делилась своими домашними хлопотами, тревогами и надеждами. Она не теряла веры в то, что Иван Тимофеевич доберется в Петербурге куда следует, и ребятки всячески поддерживали ее. Не раз они сообща мечтали о том, как возвратится Мурашко в Таврию победителем, наедут сюда вслед за ним высокие комиссии инженеров, придут армии землекопов и в конце концов днепровская вода торжественно потечет от Каховки в адские бурые степи Присивашья.