Тавриз туманный

Махру вслушивалась в мои слова, переводя взгляд с меня на Нину. Казалось, она с трудом подавляла готовые вырваться, застрявшие комом в горле слова.

Чувствуя, что она сдерживается из-за Нины, не хочет говорить при ней, я взял ее за горячие от жара полные ручки и, гладя их, сказал:

– Махру-ханум, Нина любит и вас и меня. Она не враг вашему отечеству. Ужас охватывает ее при одной мысли о том, что тавризцы уничтожаются, что страна захвачена царскими войсками. Говорите, не бойтесь. Не сравнивайте ее с Ираидой.

Нина расплакалась и, наклонившись к Махру, прикоснулась к ее запекшимся от жара губам. Слезы их смешались и словно связали сердца этих двух молодых женщин.

Они обнялись. Эта сцена на мгновение заставила меня забыть всю горечь последних дней.

– Милая Махру!
– воскликнула Нина.
– Я друг иранской бедноты, изнемогающей под ударами казачьих плетей. Верь мне так, как веришь собственному сердцу.

– Рассказывали вы ей о том случае?
– спросила Махру, пожимая мою руку.

– Да, рассказывал. Нина дорожит всем, что дорого вам.

Махру провела языком по горячим воспаленным губам и, тяжело вздохнув, сказала:

– Сколько людей уничтожили и сколько еще собираются уничтожить! А мой бесчестный брат радуется этому. Свое будущее он строит на трупах сотен бедняков.

И она вновь заплакала.

– Какое чистое, какое прекрасное сердце!
– воскликнула Нина.

Нам не удалось говорить больше. Надо было отправляться в консульство. Сардар-Рашид и Ираида были готовы.

Нина и я уговорили Махру не выходить из дому и, оставив ее на попечении служанки, распрощались.

На прилегающих к консульству улицах было такое сильное движение, что мы вынуждены были ехать, с трудом пролагая себе путь в густой толпе. Тут на каждом шагу можно было натолкнуться на новое происшествие и в каждом происшествии стать свидетелем новых ужасов.

Среди задержанных казаками тавризцев, которых вели в сад Шахзаде, были и четыре женщины в чадрах. Их чадры при движении распахивались, и тогда можно было видеть надетые на них брюки с красными нашивками.

Казаки утверждали, что это скрывающиеся под чадрой бойцы незмие, задержанные в момент бегства из Тавриза.

Сардар-Рашид приказал кучеру остановить фаэтон. Очевидно, он верил в болтовню казаков, мы же, разумеется, не верили этому, зная, что все числящиеся в списках бойцы незмие успели покинуть город.

Сардар-Рашид. окликнул казачьего офицера. Обернувшись и увидев лицо, одетое в русский генеральский мундир с орденом на груди, офицер подошел и, вытянувшись, взял под козырек.

– Слушаю, ваше превосходительство!

– За что арестованы эти женщины?
– спросил сардар, знаком разрешив офицеру держаться вольно.

– Это - восставшие против правительства его величества. Переодевшись, они собрались бежать из города.

– Это хорошо, что вы их арестовали, - рассмеялся Рашид - Только ведь это не мужчины, а женщины, из сочувствия к незмие переодевшиеся в их форму. Надо вызвать их мужей и примерно наказать. И он приказал кучеру трогаться.

– Слушаюсь, ваше превосходительство!
– ответил офицер, снова вытянувшись и отдавая честь.

Мы молча наблюдали эту сцену из своего фаэтона.

– Если бы черная чадра ислама не угнетала и не ослепляла сочувствующих революции женщин, то несколько дней тому назад мы имели бы в рядах восставших тысячи вооруженных тавризянок!

– сказала Нина, когда мы двинулись дальше.

– Тавризские женщины, - ответил я, - называющие своих бойцов не иначе, как "храбрый юноша", не зря дали им это прозвище.

А между тем контрреволюционная мразь, нагло хохоча, распевала в лицо переодетым женщинам памфлеты на незмие:

Храбрецом я стал, поверь.

В песьей своре - знатный зверь.

Раньше был Гулам-Гусейн

Имя мне Хавер теперь

– Клянусь!
– с негодованием воскликнул Алекпер, - при виде таких безобразий, стыдишься назвать себя иранцем.

– Мы не стыдиться должны, а гордиться, - возразила Нина.
– Ни в одной из колониальных стран не было до сих пор восстания в таком масштабе, как в Иране. Если тавризцы часто становились на ложный путь, то исключительно благодаря религиозному фанатизму и отсутствию руководства. Тавризцев обманывают и продают иностранцам, главным образом, духовные вожди. Вот почему безверие тут необходимо, как воздух и солнце. Причину революционной пассивности крестьян также надо искать в сильном влиянии духовников, которые являются в Иране одновременно и помещиками.

– Что можно сделать в стране, где сам государь, приобретая деревни и отбирая земли крестьян, становится одним из крупнейших помещиков?
– сказал я, подтверждая слова Нины.

– Что можно сделать?
– горячо ответила Нина.
– Бороться против существующего строя и создать такой образ правления, который бы мог разрешить аграрный вопрос и отдать землю народу!

– Верно, - отозвался я, - в будущем иранская революция должна пойти и по этому пути.

Мы подъезжали к консульству. Группа организованных контрреволюционерами хулиганов во всю глотку распевала памфлеты.

У ворот консульства толпились царские подданные или находящиеся под покровительством царя лица, шпионы и предатели.. Словно бесы, шныряли взад и вперед моллы-чалмоносцы и длиннополые царские лазутчики, спеша вручить консулу списки революционеров. То и дело слышались разговоры:

– Задержу! Пусть хоть в небесах скрывается, от нас не убежит!

– Клянусь своими святыми предками, он не успел скрыться из Тавриза, ведь за ним слежка.

– Я справлялся. Мне говорил человек, видевший его собственными глазами.

Гаджи-Мирза-ага, Гаджи-Мир-Курбан и Гаджи-Мир-Мамед в знак траура по Смирнову имели на рукаве черные повязки. На их чалмах торчали какие-то белые лоскуты. Приблизившись, я прочел сделанную на русском языке надпись: "Охранная грамота, выданная консульством его императорского величества в Тавризе".

Мы вошли в консульство. Консул пожал нам руки.

– Наш компаньон!
– представил я консулу товарища Алекпера.
– Только что прибыл из России. Узнав о событиях, имевших место в Тавризе, и дерзких выступлениях против правительства его величества, в частности, о трагической гибели полковника Смирнова, он явился засвидетельствовать вам свое соболезнование и искреннее уважение.