Тавриз туманный

Консул пожал руку Алекперу.

– Если бы хоть пятая часть тавризцев состояла из сознательных и благородных людей, как вы, они встретили бы с цветами русскую армию, несущую им культуру.

Когда мы сели, консул продолжал, обращаясь к Сардар-Рашиду:

– По донесению нашего агента, голова покойного Смирнова была отделена от туловища и унесена ювелиром Гаджи-Наги. Я послал отряд казаков за ним.

Вскоре консулу подали рапорт, в котором сообщалось об аресте Садикульмулька, Ага-Магомеда-кавказца и других.

– Сообщите по телефону Гаджи-Самед-хану, - приказал консул секретарю, чтобы срочно прислал приказ в отношении приговоренных к повешению. Нам некогда возиться с ними.

Этим распоряжением консул хотел подчеркнуть, что русские власти не вмешиваются во внутренние дела Ирана. Утверждение приговора он возложил на Гаджи-Самед-хана, который ради этого и был вызван из Нэйматабада. Как мы здесь узнали, Гаджи-Самед-ханом были утверждены приговоры о казни Сигатульислама и всех задержанных вместе с ним революционеров и борцов за конституцию.

За час, проведенный нами в консульстве, консулу подали до двадцати списков; в каждом из них было от тридцати до сорока имен. Консул передавал списки секретарю, одновременно делая распоряжения в отношении их.

По телефону сообщили об окончании работ по сооружению виселиц.

Подойдя к высокому худощавому русскому офицеру с длинной тонкой шеей и сухим жилистым лицом, консул что-то шепнул ему.

– Это председатель военно-полевого суда, - сказала мне Нина.
– Он прибыл из Тифлиса.

Я не мог смотреть на этого офицера.

– Самая невыносимая пытка - это видеть убийцу революционеров, - заметил я.

Привели ювелира Гаджи-Наги. Он весь дрожал. Все его существо выражало испуг и растерянность. На нем не было живого места. Он был нещадно избит.

– Негодяй, как ты осмелился поднять руку на Ага-Исмаила?
– заорал Сардар-Рашид.

– Клянусь всеми святыми, я никого не убивал. Он упал как раз у наших ворот. Он был гол, на нем ничего не было. Ведь вы же знаете, что я не умею стрелять, я всего-навсего купец, человек тихий, смирный. До сегодня я и курицы не зарезал, - лепетал Гаджи-Наги, дрожа всем телом.

– Так зачем же ты обезглавил его, мерзавец?

– Я не обезглавил его. Клянусь всеми святыми, на поклонение которым я ездил, не обезглавил.

– Кто же это сделал? Зачем ты это скрываешь?

– Я заплатил рубль амбалу, он отрезал голову и, положив ее в мешок, дал мне.

– Для чего ты это сделал?

– Солдаты схватили и убили моего ни в чем неповинного брата Гаджи-Таги. Тогда, взяв эту самую голову, я понес и показал ее детям и сказал: "Вот голова убийцы вашего отца".

– А потом куда ты ее дел?

– Я дал ее истопнику бани, что у маленького базара Ускюлэр в Девечимэхлэ. Не верите, приведите истопника и допросите его.

– Вероятно, голова несчастного сожжена!
– с сокрушением заметили консул и Сардар-Рашид.

Консул приказал немедленно доставить истопника. Гаджи-Наги препроводили в сад Шахзаде.

Консулу сообщили о прибытии Этимадуддовле, председателя делегации, посланной в Нэйматабад для приглашения Гаджи-Самед-хана.

Этимадуддовле, семеня ногами, подошел к консулу и, угодливо согнув свою привыкшую к низкопоклонству спину, протянул ему лежавшее на обеих ладонях письмо Гаджи-Самед-хана.

Письмо, написанное по-фарсидски, было передано для перевода одному из драгоманов консульства Мирза-Алекпер-хану. Как я узнал после, Гаджи-Самед-хан писал консулу:

"Ваше превосходительство!

Передав мне ваше милостивое письмо, Этимадуддовле вместе с тем сообщил на словах о ваших дружеских намерениях.

Высокое доверие его величества к его покорному слуге осчастливило метя и мою фамилию. Честь служить правительству его величества издавна является одним из моих искренних желаний. Сегодня, получив письмо вашего превосходительства, я счастлив узнать, что достиг желанного.

Аллах свидетель, что беспримерная наглость и неблагодарность, проявленные этими бездельниками по отношению к правительству его величества, лишили меня душевного равновесия, и я чувствую себя весьма нездоровым. Однако, несмотря на это, с чувством живейшей признательности и с глубочайшей радостью я принимаю на себя предлагаемый мне правительством его величества пост генерал-губернатора.

В настоящее время я занят в Нэйматабаде проведением траура по имаму Гусейну и надеюсь, что это несколько успокоит мои расстроенные нервы.

Даст бог, махаррема четырнадцатого дня я прибуду в Тавриз и вступлю в исполнение своих обязанностей.

Покорнейшие прошу ваше превосходительство разрешить мне до этого дня заниматься делами в Нэйматабаде.

Даст аллах, после приезда в Тавриз я лично представлю вам составленный мной проект управления страной. Несмотря на то, что проект окончательно выработан, я не счел удобным прислать его через Этимадуддовле.

Излишне писать вашему превосходительству о верноподданнических чувствах господина Этимадуддовле к правительству его императорского величества, так как вашему превосходительству, конечно, небезызвестны его немалые заслуги в прошлом.

Будем живы, ваше превосходительство, и вы убедитесь, что у императора всероссийского есть сотни таких преданных слуг, каким является Этимадуддовле.

Честь имею просить ваше превосходительство направить сюда на подпись все вышедшие за это время приказы.

Самед-хан

Нэйматабад. Махаррема 7 дня".

Консул при нас же поручил секретарю обратить особое внимание на исправность телефонной линии Нэйматабад - Тавриз.

Гаджи-Самед-хан намеренно медлил с приездом в Тавриз. Желая показать народу свою непричастность к казням, он тем самым хотел остаться в стороне и избежать ответственности в будущем, но не было человека, не знавшего, что все смертные приговоры утверждались им.

Привели истопника. Он был жестоко избит казаками. Глаза его были в кровоподтеках, струившаяся из носа кровь заливала грудь.

– Зачем вы избили его?
– спросил консул казачьего офицера.

– Ваше превосходительство, - вытянувшись в струнку и отдавая честь, рапортовал офицер, - не было приказа его не бить.

Достав из кармана грязный платок, истопник прижал его к голове. Из рассеченной прикладом раны бежала кровь. Он еле держался на ногах. Он и так был человеком старым и больным. Вся его одежда не стоила и сорока копеек.