Тайм-код
Шрифт:
Помню, в детстве я часами следила за подобным волчком и не понимала, как такое возможно, как будто бесконечная линия сама раскручивается из середины.
Мишу рассмешило про время-капусту, он за это уцепился.
„Время – это огромный заяц, внутри у него капуста, начинается время в огороде, где растет капуста, уходит время опять в огород. Время принадлежит зайцу“.
Мишина линия времени то бежит, то замедляется; замедляется там, где линия более извилиста. И еще такое время, как парад планет.
Диана сказала: „Время –
На подъезде к северному Тель-Авиву получаю сообщение от Сережи: «Новое стихотворение мамы, прочти! Вы на одной волне!»
У времени есть зубки
Тель-Авив, 10:30. Здесь еще жарче, чем в Хайфе. Лицо потное, руки липкие, голова мутная. Порталы, рыбки мулли-шмулли, черно-зелено-красно-кровожадная рыба Капила…
Время – детское, взрослое, историческое, метафизическое, но и мое собственное. Личное. Барочное, спиралевидное, штопором ввинчивающееся в историю.
Дети вне истории. Они ее не знают. Они существуют на горнем уровне мироздания, на детском Олимпе, и оттуда осыпают нас космическими метафорами.
«Время движется, и люди узнают все больше и больше чисел. А числа уходят в такой портал. В этом портале они все сжимаются и умещаются. Когда портал переполнится, он разорвется. И числа просто вылетят и взорвутся. Люди больше не будут знать ни одного числа, даже самого маленького нуля».
А если поставить слово «история» на место «чисел» (ведь история исчисляема событиями), тогда вот что получится: «Истории уходят в такой портал. В этом портале они все сжимаются и умещаются. Когда портал переполнится, он разорвется. И истории просто вылетят и взорвутся. Люди больше не будут знать ни одной истории…»
Формула амнезии – потери памяти. Переполнение, взрыв – возвращение к началу из ничто. Хуже вселенского потопа. Там хоть каждой твари по паре.
На вокзальных часах 10:34. Куда б ни уносила расхлябанная мысль, я везде оказываюсь вовремя.
На выходе перед станцией продают вкусный хлеб, посыпанный зернышками, зазывалы-таксисты отлавливают иностранцев. «Главное – это здоровье», – скажут они гостям и слупят двойную таксу за проезд.
Грациозные эфиопки, признанные тринадцатым коленом Израиля (с ними я поднималась по эскалатору), исчезли из виду.
«Время – это часы, минуты и секунды, внутри него миллиминуты, миллисекунды, милличасы, начинается оно на часах, заканчивается на миллисекундах, в 12 ночи, потом начинается новое время. В году 365 времен. Одни сутки – одно время».
Так рассуждает шестилетний мальчик. Видно, как он любит цифры.
«В 12:30 ночи время садится в ракету и улетает. Прячется в звезду, в солнце, залезает на лучик, спускается по лучику на солнечный шар, делает отверстие и залезает в солнце. Отверстие оно делает зубками. У времени есть зубки. Залезает в солнце и живет-проживает там сто лет, потом умирает. Когда время умирает, на солнце остаются темные пятна. Время – это история, оно никому не принадлежит».
Процесс и процедура
В небо врезаются стеклянные кубы и параллелепипеды тель-авивских небоскребов. Осталось две остановки.
Транспортные средства приближают к месту назначения, с их помощью мы перемещаемся из одной точки в другую. Эта телопортация ограничивает, а порой и вовсе лишает двигательной инициативы: ты в отведенном тебе месте, внутри закрытой капсулы машины, вагона, автобуса или самолета. Ты заложник, ты не можешь прикоснуться ни к чему, что находится за пределом капсулы.
Когда ты едешь или летишь, все, кроме тебя, подвижно. Когда ты гуляешь, подвижен ты, а все вокруг стоит на своих местах.
Есть еще и третье пространство – информационное поле интернета. Теперь оно доступно и во время телопортации.
«Накрыть хаос из дерьма и загадок сулящими спасение небесами! Упорядочивая, наполнить благоуханием человеческое дерьмо!!!»
Сернер на меня зол – после того, что с ним сотворили эти дьяволы порядка, любая попытка упорядочивания приводит его в бешенство. Надавать бы этому миропорядку по башке!
«В поте лица пишутся философии и романы, мажутся на холсте картины, лепятся корявые скульптуры, с кряхтением вымучиваются симфонии и запускаются в оборот религии! Что за потрясающее самомнение… Все сплошь – дрянь и безобразие!!!»
Во избежание скандала не буду знакомить Сернера с Эдит Крамер. Она – за здравый смысл, за социальную миссию искусства, Сернер – против того и другого.
Эдит старенькая, в обшарпанной одежде, Сернер одет с иголочки, опирается на трость, шляпа надвинута на глаза. Пусть ждет меня в рюкзаке, пока Эдит завтракает. Она сидит за столом на фоне окна, перед ней чашка с чаем и хлеб. «Art tells the truth» – искусство говорит правду. Для успешной терапии необходим третий глаз, вдобавок к нему еще и третья рука, которая служит поддержкой: благодаря ее помощи творческий импульс выходит наружу, и вещи начинают происходить сами. Что-то вроде повивальной бабки, которая стимулирует роды, но родить за роженицу не может.
Убежденная материалистка говорит про третий глаз, мистический орган восприятия, с помощью которого буддистские божества проникают в предысторию Вселенной, видят будущее, беспрепятственно заглядывают в любые уголки мироздания.
Завзятый дадаист считает, что «нужно раз и навсегда перестать бросать остекленелый взгляд назад, в историю!»
История – министерия бюрократии: протоколы, даты, суммы. Сернер, доктор юридических наук, был знаком с криминальным миром. В его рассказах лишь у воров и проституток есть сердце. Главную угрозу миру он, как и юрист Кафка, видит в бюрократии, для которой нет человека, но есть досье. Известно, когда и где родились эти пронумерованные особи, как звали их родителей, какого цвета у них были глаза и волосы, какой формы губы и нос, целы ли зубы или в них есть пломбы. Опись вещей, находившихся при них и на них в момент ареста, прилагается. Первые надо было сложить в ящики, стоящие на расстрельной тропе, а вторые – снять непосредственно при подходе к яме.
Конец ознакомительного фрагмента.