Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Сейчас, глядя на фотографию, Ракитский вспомнил и тот первый вечер, ту первую неделю, пролетевшую стремительно, и слезы на ее глазах в аэропорте. Теперь он упрекал себя за то, что ревновал и сомневался, и все то пережитое, перечувствованное казалось ему даже смешным. А прежде…

Валя не любила купаться на пляже, она уводила Николая подальше от города, где скалистые берега, неудобные для отдыхающих (летом их в город наезжала тьма-тьмущая) и потому безлюдные. И там, среди тихих скал, говорили они о своей любви, и Валя спрашивала:

— Что нужно уметь женщине на границе?

— Спать, когда муж не спит.

— Ты можешь серьезно говорить со иной?

— Если серьезно, то — врач или учительница.

— Я пойду в медицинский.

А

выбрала историю русского искусства.

Сколько дум он передумал, узнав об этом в следующий отпуск. Решил тогда: «Не собирается, значит, на заставу. Рвать нужно. Искать другую».

К морю ушел один. Но Валя разыскала его на пляже. Подсела рядом. Грустная, поникшая. И, не стесняясь лежавших вокруг людей, спросила сквозь слезы:

— Разлюбил? Да?

Продолжать сердиться было выше его сил. Но сомнение, закравшееся в душу, не проходило. А потом еще письма матери, ее советы:

«Увези Валю к себе, если думаешь с ней связать жизнь. Иначе ее другие уведут. Женихов вокруг нее — пруд пруди».

И сам он убеждался в этом, бывая в отпуске. Сокурсники Вали даже показали ему несколько студентов и двух молодых преподавателей, которые «предложили ей руку и сердце». Сама же она ничего об этом не говорила. Скрывала. Почему? Не хотела расстраивать? Или выбирала?

И он решился. Сказал твердо:

— Выбирай честно.

— Не нужно, Коля. Приедешь через год в отпуск, тогда и решим. Я диплом защищу, государственные сдам.

И поцеловала крепко, как бы извиняясь за такой ответ и вселяя надежду…

Надеждой и сомнениями жил он весь год, а сейчас, глядя на фотографию Вали, восторженно воскликнул:

— Молодец ты какая, Валька! Едешь! Сегодня свадьба! Сегодня!

Подмигнул ей, как будто она могла увидеть это и улыбнуться в ответ, и пошел на кухню. Еще раз по-хозяйски осмотрел, все ли здесь приготовлено. Вроде бы все. Аккуратная стопка дров у плиты, на плите — чайник, две кастрюли, на фанерном кухонном столе — хлеб, нарезанный тонкими ломтиками и завернутый в целлофан. Повар не советовал нарезать загодя, но лейтенант не послушался. Рядом с хлебом — две бутылки фирменного курильского ликера (приготавливался он в домашних условиях из разведенного спирта и клюквенного экстракта), за бутылками — тарелка с маслом. Масло от тепла размякло и оплыло.

«На холод бы нужно», — подумал Ракитский и вышел на крыльцо.

Коновод в нескольких шагах от крыльца держал коней. Рядом с ним стояли дежурный по заставе и старшина.

— Пусть повар масло уберет, — попросил дежурного Ракитский, затем обратился к старшине: — Ну что? Мне, как говорится, с богом, а ты тут смотри. Если что — докладывай в комендатуру немедленно.

— Счастливо встретить, товарищ лейтенант, — проговорили одновременно дежурный по заставе и старшина.

— Спасибо, — ответил Ракитский и взялся за повод. Конь, хорошо знавший привычку хозяина, сделал невысокую свечку и размашисто зарысил к воротам; лейтенант пробежал несколько шагов рядом, оттолкнулся и легко, как на вольтижировке, запрыгнул в седло — конь рванулся и галопом вынес лейтенанта со двора заставы, проскакал поляну, вылетел на сопку и остановился. Стоял и ждал, помахивая головой, когда хозяин наберет повод и подтолкнет легонько в бока ногами. Тогда он снова сорвется с места и понесется по узкой тропе между деревьями.

А лейтенант будто забыл, куда и зачем он едет. Отпустил поводья и смотрел зачарованно на цветущие в распадке магнолии. Оттуда он приносил цветы на тумбочку к изголовью кровати и всякий раз, когда въезжал на эту сопку, любовался этой всегда неожиданно открывающейся красотой, но такого очарования, какое охватило его сейчас, никогда раньше не испытывал. Он не мог оторвать взгляда от темно-зеленых деревьев, будто обсыпанных розоватым снегом, а бело-розовый снег и мягкие темно-зеленые листья, казалось, искрились радостью и весельем, смеялись, словно лучи солнца щекотали их. Это буйное цветение сегодня не только

восхищало, но и удивляло его. Конец лета, а все здесь напоминает южную весну.

«Невероятно! Валюху бы сюда сейчас!»

Подскакал коновод, и лейтенант, набрав поводья, тронул своего коня.

Пересекли распадок, Ракитский перевел коня на шаг. Он всегда, когда въезжал в этот густой лес, переходил на шаг: боялся нарушить сказочную тишину. И действительно, здесь, как в сказке, угрюмые кедры плотно прижимались друг к другу, словно стремились преградить путь всаднику; по многим стволам вилась гортензия, и оттого стволы кедров походили на цветущие бело-розовые колонны, поддерживающие высокие терема с темно-зелеными игольчатыми крышами. Прежде, когда Ракитский попадал в этот лес, всякий раз упрекал себя мысленно: «Почему не рассказал Вале об этой сказке? Придумал тоже: пусть готовится к худшему… А если не приедет?!» Когда она попыталась расспросить его о Курилах, ответил вопросом на вопрос:

— Читала легенды Древней Греции? Так вот тот хаос, до рождения богов который был, на Курилах и по сей день.

— Все поняла, — засмеялась Валя. — Рассказчик ты — золото.

Больше Валя ничего не спрашивала о Курилах, словно не интересовал ее тот край, где служит Николай.

«Значит, не собирается ехать», — делал вывод Ракитский и думал, что если бы рассказал ей о горячих серных источниках, воду из которых подвели к построенному рядом с заставой домику с ваннами, рассказал бы об этом сказочном лесе, о гордых прибрежных скалах, встречающих грудью штормовые волны, о самом океане, безбрежном, то голубом и ласковом, то темно-зеленом, зловещем, то пенно-белом, ревущем, — если бы рассказал он обо всем этом, то Валя, романтичная девушка, наверняка поехала бы с ним. Так думал он прежде, теперь же радовался, что ничего не рассказал ей и все это будет для нее сюрпризом. Он даже представил себе, как она прижмется К нему и прошепчет взволнованно:

«Ты даришь мне эту красоту, дорогой мой?!»

«Да! Это твое. И я, и все, что здесь, — твое!»

Лес начал редеть. Между хмурыми соснами и кедрачами стали появляться березы с тонкими, высокими, голыми и почти такими же, как у сосен, темными стволами.

Сосны плотным кольцом окружали проникшие в их царство березы, загораживали своими разлапистыми вершинами солнце, а березы тянулись и тянулись вверх, тонкие, изможденные; но вот одной удалось вырваться вершиной к солнцу, и раскинула она свои пышные ветви над соснами, прижимая их, загораживая от них солнце; вот вторая, третья, четвертая — все больше и больше берез вырывалось из колючего хвойного плена, и вот уже толстые серебристые стволы сжимают тощие сосенки, а потом сосны исчезают совсем и лес становится светлым, нарядным. Даже тропа расширяется: можно ехать по ней вдвоем.

Лейтенант Ракитский пустил коня рысью. Впереди стала видна большая поляна, окруженная пышными березами, словно раздобревшими на белых хлебах купчихами, между которыми кучками сбились маленькие березки, похожие на голенастых девушек-подростков. Ракитский набрал повод и, прижав шенкеля, крикнул:

— А ну, поднажми!

Конь взял в намет и понесся через поляну, всю в седой голубике, и там, где он немного сбивался с тропы, оставались красные, словно смоченные кровью, следы.

Галопом Ракитский пересек поляну и, не сдерживая коня, углубился в лес. Осадил лишь тогда, когда низкая ветка больно хлестнула по лицу и сбила фуражку.

«Еще не хватало перед самой встречей синяков нахватать», — упрекнул себя лейтенант и подождал коновода. Дальше ехали шагом или, где тропа была совсем широкой, рысью.

Среди берез стали встречаться сосенки. Задавленные, хилые, жалкие. Но лейтенант Ракитский смотрел на эти гибнущие сосенки, как и на те, окруженные могучими соснами и кедрачами, березки, с уважением. Они казались ему смелыми бойцами, ворвавшимися в стан врага. Она гибли, но их смерть не была бесцельной — вслед за ними пробивались другие деревья, и им уже было легче: они побеждали.

Поделиться с друзьями: