Тайна Девы Марии

— Разве вас это касается? — Лилиан недовольно выгнула бровь.

— Нет, конечно. Но вы себя хорошо чувствуете?

— Настолько хорошо, насколько возможно в моем возрасте. Не отвлекайтесь от темы, Мара.

Женщины обменялись мнениями. Мара хотела добиться справедливости, вернуть «Куколку» и остальные картины правомочным владельцам, пусть даже ценой собственной карьеры: в конце концов, ради чего тогда она вообще пошла на такой риск? Лилиан тоже желала видеть, как украденные ценности вернут их хозяевам, но еще она хотела защитить «Бизли» и дело всей своей жизни. Ни та ни другая не видели выхода, пока Лилиан не предложила компромисс.

— А что, если вы представите Майклу все наши изыскания и дадите ему шанс возместить причиненный ущерб как частное лицо? Он мог бы даже оправдаться тем, что якобы совсем недавно обнаружил эти документы. Таким образом, мы сумели бы сохранить все дело в тайне.

Мара была настроена скептически.

— Вы в самом деле думаете, что он захочет пойти нам навстречу?

— Не знаю. Возможно. Во всяком случае, стоит попробовать.

— Но, Лилиан, если он не согласится, то получится, что мы преждевременно раскрыли карты. Кто знает, на что он еще способен? — По правде говоря, Маре не верилось, что Майкл, которого она знала, Майкл, которого она любила, мог бы причинить вред ей или Лилиан, но выучка юриста заставляла ее рассмотреть все варианты.

— Если он не согласится, тогда, полагаю, вам следует применить альтернативный план. Как вы знаете, я сделала все, что могла, и дальше не пойду. Как только вы переступите черту, на меня не рассчитывайте.

Мара не нуждалась, чтобы ей лишний раз напоминали о том, что Лилиан неминуемо сменит роль. Она с самого начала ощущала над своей головой этот нож гильотины.

— Я знаю, мы так и договаривались.

Лилиан предложила другой шаг.

— Если Майкл откажется возместить ущерб, то как насчет того, чтобы ввести в курс дела партнера вашей фирмы? Возможно, ему удастся благодаря своим контактам в «Бизли» урегулировать вопрос по-тихому.

— Может быть… — У Мары заныло в животе от мысли, что придется признаться Харлану в своих полукриминальных, по меньшей мере неэтичных подвигах.

— Все, о чем я прошу вас, — постараться сохранить «Бизли». Обращайтесь в суд или предавайте дело огласке только в крайнем случае. Как только правда всплывет, восстановить «Бизли» будет крайне трудно.

— Обещаю вам это, Лилиан, — сказала Мара. — Я с самого начала была согласна.

Лилиан поискала в сумочке записную книжку и достала оттуда визитку.

— Если ничего не поможет и вам понадобится обратиться к общественности, то вот контактный телефон одной журналистки из «Нью-Йорк таймс», Элизабет Келли. С ней можно иметь дело. — С этими словами Лилиан передала Маре визитную карточку.

Мара попыталась уснуть, но не смогла. Ее осаждали мысли, какой теперь выбрать путь. Однако оставалась еще одна деталь, которую ей было необходимо выяснить.

— Лилиан, — прошептала она, — Лилиан, вы спите?

— Спала, — ответила та, не открывая глаз.

— Пока вы не вышли из дела и не возложили на себя роль спасительницы «Бизли», мне нужно услышать от вас еще кое-что.

— Что именно? — сонно буркнула Лилиан.

— Кто теперь владеет «Куколкой»?

— А я думала, вы знаете. — Лилиан потянулась, как кошка, на своем откинутом до упора кресле и повернулась на другой бок, спиной к Маре. — Еще в сороковых годах «Бизли» продал «Куколку» самому большому религиозному ордену католической церкви, иезуитам. Если вам нужны детали, Нью-Йоркской епархии иезуитов.

В тихом гуле двигателей Маре послышался бабушкин стон.

27

Харлем, 1661 год

Йоханнес возвращается к работе, и портрет семейства продвигается. Со свойственным ему мастерством Йоханнес льстит моделям, что совсем для него нетипично, изображая отца, мать и сыновей согласно положению каждого. Амалию он приберегает напоследок.

Он пишет дочь бургомистра особенно рьяно, наслаждаясь каждым мазком, каждой секундой, что смотрит на модель. Пользуясь стремлением бургомистра к совершенству, он затягивает сеансы с Амалией, чтобы иметь возможность подольше восхищаться ею. Девушка сначала по незнанию, а затем осознанно, хоть и не признается в этом, становится моделью для другого заказа — картины для иезуитов из католического молельного дома — необычной епитимий за непочтительное отношение к покойной матери.

Картина Йоханнеса, которую он творит втайне от всех, представляет собой аллегорию католической веры. В частности, она напоминает тому, кто смотрит на нее, о даре спасения, которым награждается истинно верующий. Йоханнес изображает Амалию в черном как дочь бургомистра, рядом с матерью, но он также изображает ее в белом, как Деву Марию, символ церкви. Он облачает ее в белоснежные одежды, поверх которых наброшена цветная шаль. Ее голову он венчает плющом, вечнозеленым символом бессмертия, воскрешения. Он окружает ее символами преданности: рисует лилию, олицетворение чистоты, и свечу в знак веры. Он пронзает ее девственность единственным лучом Божьего света, который струится из овального окна справа от нее и входит прямо ей в сердце. Свет преображает все: девушка становится матерью, смертное — бессмертным, вера — возрождением. Наконец Йоханнес изображает на ее левой руке готового взлететь щегла, символ Христа.

Символы в картине означают Деву Марию, но внешний облик и свет — это только Амалия. Йоханнес привносит в картину свойственное ей сияние, радостное желтовато-белое свечение, что исходит от нее, отражаясь от волос, кожи, искрящихся глаз. Этот свет достигает самых тенистых уголков в картине, не оставляя ни одного темного пятнышка. Это гармоничный католический свет, в котором нет ни намека на контраст протестантской светотени.

Проходят дни, каждый из них становится все длиннее, по мере того как весна превращается в раннее лето. Каждая ночь благоухает все более зрелым ароматом несобранных ягод, заросли которых карабкаются по стене мастерской. Мир Йоханнеса вращается вокруг Амалии и картин. Он пишет при свете ламп далеко за полночь, чтобы сохранить работу в секрете от Питера, который наверняка не одобрил бы заказ от иезуитов. Этот религиозный орден старается противостоять распространению протестантизма, а потому любая связь с ним может отпугнуть от Питера и Йоханнеса других клиентов. Но молодой художник не способен обращать внимание на такие тонкости, он знает лишь одно — пылкое обожание Амалии.

Амалия смело отвечает на его взгляд. Она не глазеет, как любопытная модель, пытающаяся проникнуть в секреты мастера. Нет, она смотрит прямо на него, Йоханнеса, мужчину, а не художника. Взгляды их встречаются, Йоханнес замечает, что Амалия едва сдерживает улыбку.

На него снисходит вдохновение. Он лихорадочно пытается уловить этот момент, эту улыбку, передать ее на картине для иезуитов. Он работает всю ночь. Просыпается за мольбертом, когда утреннее солнце касается его век и доносится легкая поступь. Он узнает шаги Амалии, она пришла на сеанс раньше назначенного времени, чтобы продолжить работу над семейным портретом Брехтов. Амалия вторгается на территорию художника, подходя к мольберту за его спиной.

Она долго стоит перед полотном. Йоханнес сознает, что символы на картине имеют только одну трактовку. Образ требует ответа: ты принимаешь ее, ты принимаешь Его, ты принимаешь католическую веру?

Йоханнес ждет. Амалия обращает на него взгляд бирюзовых глаз и протягивает руку. Зажмурившись, он готовится получить заслуженную пощечину за свою дерзость, кощунство, за то, что изобразил ее на этой явно католической картине. Но вместо этого он чувствует мягкое прикосновение пальцев, тронувших щеку, веки, руки. Он впервые слышит ее голос.