Тайна фамильных бриллиантов

На другой день в три часа Генри Дунбар в сопровождении своей дочери, Доры Макмагон и Артура Ловеля отправился из Лондона в Модслей-Аббэ.

XVIII Трое подозревают

Ничего нового не обнаружилось по делу об убийстве в роще между Винчестром и Сен-Кроссом. Полиция приложила все усилия, чтобы найти убийцу, но напрасно. Правительство назначило награду тому, кто представит злодея; еще большую награду обещал мистер Дунбар, так как открытие виновного удалило бы последнюю тень подозрения, которое очернило его доброе имя.

Единственным средством найти убийцу, по мнению полиции, было проследить похищенную им добычу, бумажник и платье несчастной жертвы. Но надежды полиции не оправдались. Все ростовщики и ветошники в Винчестере и во всем околодке были обысканы, но без малейшей пользы. Среди заложенного и проданного платья на сорок миль вокруг не оказалось ничего сколько-нибудь похожего на одежду, в которой видели Вильмота в день его смерти. Полиция уже потеряла всякую надежду. Награда была заманчива, но злодейство было покрыто такой непроницаемой тайной, что все мало-помалу перестали о нем говорить и пришли к тому убеждению, что смерти Джозефа Вильмота суждено остаться неразгаданной тайной.

В газетах появились по этому поводу две-три передовые статейки, подстрекавшие явную и тайную полицию к исполнению их обязанностей и обвинявшие ту и другую в лености и несостоятельности. Сами сочинители статеек, признаться, были радехоньки новому убийству, которое доставило им предмет для разглагольствования в скучную осеннюю пору, бедную внутренними и внешними новостями. Публика даже в первое время несколько негодовала, когда не появлялось обличительной статьи по поводу «бесчеловечного убийства в Винчестере»; но вскоре ее заняли другие темы, да и к тому же это убийство было не первое и не последнее; свет, который никогда не оплакивает долго своих мертвецов, мало-помалу успокоился, и Джозеф Вильмот был забыт.

Месяц прошел очень спокойно в Модслей-Аббэ. Генри Дунбар занял видное место в округе; тысячи свечей блистали в пышных комнатах; кареты въезжали и выезжали из ворот огромного парка; все соседи на двадцать миль вокруг считали своим долгом засвидетельствовать свое почтение миллионеру, только что возвратившемуся из Индии. Мистеру Дунбару не очень нравились эти посещения; но он благосклонно подчинялся требованиям дочери и соглашался на все торжества, которые она считала необходимыми; гостей он принимал с какой-то величественной гордостью, которая казалась очень натянутой в сравнении с приятным, дружеским обращением его благородных посетителей. Все пожимали плечами и намекали, что мистер Дунбар похож на выскочку, но соглашались, что он хорош собой и что дочь его прелестна, ангел красоты, да еще с земным приданым в полмиллиона фунтов.

Между тем Маргарита Вильмот продолжала жить в своей бедной квартирке, не переставая горевать об отце. Джозеф Вильмот не был хорошим отцом, но она любила его. Она сожалела о горе, о зле, которые он претерпел в жизни. Она любила его за скрытые, едва приметные в нем следы лучшего человека.

— Он не всегда был плутом и негодяем, — говорила она себе, размышляя о жестокой участи, постигшей ее отца, — он никогда не стал бы бесчестным человеком, если бы не Генри Дунбар.

С горечью припоминала Маргарита роскошный дом богача в Портланд-Плэс. В ночь после возвращения из Винчестера она успела, сквозь полурастворенные двери, заметить великолепие, царствовавшее внутри: картины и статуи, тропические растения, штофные занавески, резные потолки и карнизы, мраморные ступени лестницы, покрытые богатым ковром, бронзовые перила — все это при ярком свете бесчисленных ламп поразило девушку и запечатлелось в ее памяти.

«Он богат, — думала она, — а богатство, говорят, может купить все на свете. Это неправда: немного купишь богатством. Купишь низкопоклонную лесть и поддельную преданность, но истинного чувства не купишь никакими деньгами. Все сокровища на свете не выкупят былого, не возвратят Генри Дунбару спокойствия души. Если совесть позволит ему забыть прошедшее и перестанет упрекать его, то я, пока жива, буду ему напоминать о нем. Я обещала покойному отцу не забывать имени Генри Дунбара; теперь, кажется, нечего бояться, чтобы я когда-нибудь забыла это ненавистное имя».

Только один человек сочувствовал Маргарите Вильмот в ее горе. Это был Клемент Остин, кассир в конторе на улице Св. Гундольфа. Он влюбился по уши в хорошенькую учительницу музыки, хотя сам краснел при мысли о такой внезапной, безрассудной страсти.

«Я всегда насмехался над людьми, которые влюбляются в первую хорошенькую рожицу, — думал он, — ведь не так же я глуп в самом деле, чтобы потерять голову при виде хорошеньких карих глазок и правильного носика. Впрочем, может быть, я сам себя обманываю, и чувство, которое я питаю к бедной девушке, — только невольное участие и сострадание, возбужденные ее красотой и таинственным одиночеством».

Клемент Остин ни на минуту не сомневался, что эта самая таинственность, окружавшая Маргариту, могла бы клониться не к чести молодой девушки: лицо ее было исполнено достоинства и нежный взор блистал лишь непорочными, возвышенными мыслями. Самому низкому негодяю никогда бы не пришло в голову, что это прелестное существо могло быть порочным, развратным.

После возвращения из Винчестера и второй неудачной попытки видеть Генри Дунбара жизнь Маргариты вошла в прежнюю колею: свои обыденные обязанности она исполняла с таким спокойствием и достоинством, что, если бы не постоянно грустное выражение ее лица и сдержанное обращение, никто не сказал бы, что новое, тяжкое горе обрушилось на нее.

Но Клемент Остин слишком пристально следил за ней, чтобы не разгадать ее горя лучше других. Он заметил перемену в ее одежде, когда после смерти отца она надела простенькое траурное платье, и выразил ей свое сожаление. Маргарита объяснила ему только, что она недавно потеряла человека, который был близок и дорог ей; что потеря была неожиданна и очень тяжела для нее. Молодой человек был довольно хорошо воспитан, чтобы не расспрашивать более.

Однако Остин хотя и воздержался в этом случае от неуместного любопытства, но не мог не призадуматься над положением бедной учительницы. В один холодный сентябрьский вечер, когда мисс Вентворт не ожидали в Клапгам, он отправился пешком через поля и луга прямо к тенистой аллее, где гнездился Годольфин-Коттедж.

Маргарите редко выдавался часок досуга и в этот вечер она в полном смысле наслаждалась отдыхом, хотя мысли ее, грустные как всегда, носились в прошлом, воскрешая печальные воспоминания о смерти отца. При нерешительном свете сумерек Маргарита стояла у калитки маленького садика. Сентябрь уже был на исходе; сухие желтые листья падали с деревьев и с шумом кружились по пыльной дороге.

Девушка облокотилась на решетку садика, прикрыв голову и плечи темным платком. Она чувствовала себя усталой, несчастной и грустно глядела на дорогу, в конце которой искрилась речка. Маргарита была до того погружена в свои горестные думы, что не слышала шагов, приближавшихся с другой стороны дороги; только звуки мужского голоса заставили ее внезапно оглянуться.

— Здравствуйте, мисс Вентворт. Вы не боитесь простудиться? — сказал Остин с участием. — Надеюсь, что платок у вас теплый, а то в эту пору особенно у реки стоит такой сырой туман.

Маргарита взглянула на него, и задумчивая улыбка пробежала по ее красивому лицу. Да, ей нужно было участие, которое слышалось в звуках этого сильного мужского голоса. После смерти отца и несчастных поездок в Винчестер и Портланд-Плэс она избегала людей; горе, постигшее ее, стояло преградой между ней и светом с его мелочными дрязгами. Для бедной девушки каждое ласковое, доброе слово было дорого, и непрошенные слезы появились у нее на ресницах.