Тайна могильного креста

— Пригодится, всякое бывает. Тут не спохватятся, — тихо сказал кузнец. — В добрый путь!

Друзья обнялись в последний раз, и всадники по заснеженной улице понеслись навстречу неизвестности…

На дворе стояла глубокая ночь. Унылая луна с подтаявшим краем висела в небе. Звезды, отмытые осенними дождями, переливались ярким блеском, словно начищенные бляхи на княжеской сбруе. Белое покрывало горело небесным сиянием. Дорога была хорошо видна. Неглубокий снег, придавленный последними морозцами, поскрипывал под копытами лошадей, не мешая езде.

Каждый думал о своем. Топорок, помимо своей воли, внутренне словно раздвоился. Прошлое нахлынуло с невероятной силой. Всплыли в памяти старая больная мать, старшие братья, которые вместе с отцом и хозяином пошли в поход да так и не вернулись. Владыка после похода дал матери двух или трех коней, но их вскоре кто-то угнал. Топорок остался единственным мужчиной в семье, и, рано уйдя пасти ханские стада, кормил мать и меньшую сестренку. Однажды, выбрав время, приехал к родному очагу и застал мать в слезах. Ханские слуги схватили его сестру и утащили с собой. Топорок бросился к ханской юрте, но злючие нукеры так исполосовали парня плетьми, что тот еле добрался домой. Отлежавшись несколько дней, голодный, вынужден был оставить страдающую от горя мать и вернуться к ханскому стаду. С тех пор юный пастушок лютой ненавистью возненавидел своего хана и при первой возможности перешел на службу к другому хану.

А вскоре начался Великий поход, суливший ему, простому батраку, большие выгоды. Он пошел не задумываясь, с радостью и надеждой, мечтал, вернувшись победителем, найти свою сестру. Но мечты постепенно развеялись. Единственное, что досталось ему, — несколько коней из табуна бухарского эмира, которые погибли потом в суровых заснеженных степях.

Всплыла в памяти и первая злая сеча с урусами, и полученная в том бою тяжелая рана. Топорок знал: попади к ним в плен урус, его сразу бы прикончили. Урусы же не бросили его, а тащили, несмотря на все трудности. Он знал, что, показав как военный трофей, его тотчас прибьют, ждал этого, был готов и даже молился за такой исход, но этого не случилось…

И вот недобрые ветры принесли весть. Раньше он был бы рад ей, а теперь не знал, что делать. Хоть и обещал воеводе во всем помогать Аскольду, искренне обещал, но по мере приближения к своим память все сильнее захлестывала его. Топорок боялся этих воспоминаний, пытался прогнать их, но ничего не мог с собой поделать.

Юный Сеча не думал ни о предстоящих трудностях, ни об опасностях, поджидающих его на каждом шагу. Больше всего его волновало, как лучше исполнить поручение. В его голове рождались идеи одна фантастичнее другой. В мыслях он дошел до того, что стал строить план дерзкого похищения хана, ведь однажды ему уже удалось выкрасть свою любимую…

Кузьме вспомнилось, как жена просила с вечера напоить корову, а он так этого и не сделал. Зная нрав своей кормилицы, чувствовал, что утром она помянет своего муженька недобрым словом и потом выскажет все, когда он вернется. А вернется ли? Кузьма пожалел, что связался с этим делом. Перед глазами вдруг встала внучка, сыновья дочь — первенькая, звонкоголосая, боевая вострушка. Дороже родных детей было это маленькое существо. Внезапно представилась картина: монгол с искаженным лицом хватает ее… Сердце мучительно сжалось. Нет, он постарается сделать все, чтобы такого не случилось!

Ехали молча, зато ходко. Впереди Кузьма, чуть сгорбленная фигура покачивается в такт движения. Топорок, приотстав, держался сбоку. Косматый малахай глубоко надвинут на глаза, руки беспрерывно подергивают уздечку. Аскольд задрал у шапки уши, расстегнул шубейку. Морозец, обрадовавшись, пощипывал за уши, холодил тело. Пришлось опять кутаться.

К вечеру, поочередно меняя аллюр на спокойную езду, достигли небольшой заснеженной деревушки, расположенной на берегу извилистой речки, густо заросшей ивняком. Деревня встретила их громким лаем собак. Кузьма уверенно подъехал к домику, едва видному из-за низкого плетня. На пороге стоял хозяин, босиком, в одной длинной рубашке. Он тщательно всматривался в приезжих.

— Что, Шестак, не узнаешь?

— А, Кузьма! Давненько не виделись. Ну, захаживай в избу.

Путники не сразу пошли в жилище. Расседлали лошадей, насыпали им овса, укрыли шубами и попонами. Когда вошли в избу, в нос ударил густой спертый запах. Пахло всем: и сушеными грибами, и вымачиваемыми шкурами, и соленой капустой. От стоявших у входа шаек несло навозом, а от стен, увешанных пучками трав, едва различимых при слабом огне очага, веяло осенним луговым дыханьем.

После ужина хозяин постелил им у очага. Встали рано, быстро попрощались.

Деревня провожала, как и встречала, лаем собак. Он слышен был, пока не заехали в лес, который встретил их сумрачной тишиной. Между толстыми стволами деревьев вилась узкая лесная дорожка. Порой она терялась — и тогда путники ехали наугад. Сбивались все чаще и чаще. Чем дальше уходили вглубь, тем сильнее надвигалась таежная непроглядь. Тяжелые от снега еловые ветки часто преграждали дорогу. Одно неудачное движение — и горы снега обрушивались на людей. Приходилось спешиваться и, взяв коней под уздцы, пробираться сквозь дикие заросли. Наконец, почти выбившись из сил, козельцы с радостью заметили, что лес редеет, и вскоре вышли на опушку.

— Все, братцы, дальше ни шагу, — сказал Кузьма и повалился прямо на пушистое снежное ложе. От него, как от горячего чугунка, клубами шел пар.

После отдыха и обеда выяснилось, что Кузьма потерял дорогу. Решили забраться на высокий холм и оглядеться. Вершина его оказалась почти лишенной снега, выцветшая желтая трава шелестела от легкой поземки.

— Как бы не надуло, — заметил Аскольд, поглядывая на небо, по которому низко плыли рваные темные облака.

Порывы ветра были настолько сильные, что одежда не спасала от холода, который лез отовсюду, обжигая и студя тело. Снег слепил глаза, таял на лице. Ручейки сбегали за воротник, пробирясь все ниже и ниже.

— Скорее в лес! — прокричал Кузьма. — Там спасение!

Они ехали долго, но леса так и не встретили. Кузьма понял, что заблудились. Сердце тревожно забилось: оставаться посреди поля было опасно. Решили — пусть ведут кони. Топорок повязал их и дернул конец. Лошади всполошились, Аскольд отпустил головную. Кобыла, сразу же поняв, что от нее требуется, двинулась с места, но не пошла в том направлении, которым только что шли козельцы, а резко свернула влево. Вскоре отряд вошел в лес, где порывы ветра были значительно слабее.

Почувствовав себя в безопасности, козельцы остановились. И сразу же навалилась усталость. Торопливо наломав лапник, люди в изнеможении повалились на мягкую ароматную хвою.

Глава 2

В ожидании воеводы Филиппа князь Московский расхаживал по гриднице, нервно поглядывая на дверь. Шитый серебром бешмет был широко распахнут, обнажая волосатую грудь, которую князь беспрерывно чесал короткими толстыми пальцами. Вдоль стен в креслах и на лавках сидели бояре и дружинники — все насупленные, молчаливые. Наконец дверь распахнулась и появился воевода.