Тайна Моря
Шрифт:
Возможно, так начала проявляться и находить пути выражения какая-то моя черта, или склонность, или способность. В глубине души я не только верил, но и знал, что мои мысли странным образом направляет некое чутье. Во мне нарастало, заявляло о своих правах ощущение оккультной способности, столь важной для прорицания, а с нею — равно горячая страсть к секретности. Ясновидец во мне, дремавший столь долго, вошел в силу и не желал ею делиться.
В то время, когда росли эти сила и осознание, они словно по той же причине не могли расправить крылья во всю ширь. Мало-помалу я уловил, что для полного проявления каких бы то ни было способностей требуется некое отстранение или отказ от своего «я». Это показали даже несколько часов нового опыта; ведь теперь, когда мой разум сосредоточился на явлении Второго Зрения, весь живой мир вокруг
Скоро я узнал, что день Ламмаса — первое августа, и он так часто сопровождается ненастьем, что почти каждый год происходят разливы Ламмаса. Канун этого дня окружен разнообразными суевериями.
Это разожгло во мне еще больший аппетит к знанию, и благодаря помощи друга я нашел в Абердине ученого профессора, с ходу давшего мне все, что я искал. Он так много знал об астрономии, что мне время от времени приходилось его прерывать, чтобы прояснить какую-нибудь тонкость, понятную знакомым с терминологией, но моему несведущему разуму представлявшуюся отдельной тайной. Признаться, я и до сих пор чувствую родство с теми, кому слово «сизигия» ни о чем не говорит.
Впрочем, я усвоил азы — и понял, что в ночь на 31 июля, в канун Ламмастида, луна выйдет в полночь полной. Узнал я и то, что по некоторым астрономическим причинам прилив начинается в полночь, секунда в секунду. Поскольку главным образом это меня и интересовало, я расстался с профессором с новым чувством благоговения. Казалось, сами небеса, сама земля стремятся к воплощению или соблюдению древнего пророчества. На тот момент мысли о моей собственной связи с тайной или о ее непосредственном влиянии на меня даже не приходили в голову. Меня устраивало положение послушного винтика в общем порядке вещей.
Шло 28 июля, а значит, развязка, коли она выпадала на Ламмастид нынешнего года, должна была наступить вот-вот. Оставалось только одно условие пророчества. Погода стояла необычно сухая, а значит, и потоп Ламмаса мог вовсе не состояться. Впрочем, в этот день небо заволокло тучами. С запада наплывали огромные черные облака, колыхаясь, словно паруса неуправляемой лодки, несущейся вместе с течением. Навалилась духота, дышалось с трудом. Широкий открытый простор словно бил озноб. Небо все темнело и темнело, покуда не стало как ночное, и даже птицы в низких лесках или редких кустарниках замолчали. Овечье блеянье и коровье мычание раскатывалось по неподвижному воздуху гулко, будто издалека. Невыносимое затишье, предшествующее грозе, до того угнетало, что меня, необычно чувствительного к переменам природы, пробирало до крика.
И вдруг грянула буря. Молния полыхнула так ярко, что озарила весь край до самых гор, окружающих Бремор. С невероятной скоростью последовали лютый грохот и всеохватный раскат грома. А потом ручьями хлынул жаркий, тяжелый летний ливень.
Весь тот день лило, лишь с небольшими перерывами сияющего солнца. Казалось, без передышки лило и всю ночь: когда бы я ни проснулся — а я часто вскакивал из-за предчувствия чего-то грядущего, — слышался быстрый и тяжелый стук дождя по крыше, шум и клокотание в переполненных желобах.
Следующий день был днем кромешного мрака. Дождь шел без конца. Ветра почти не было — не больше, чем чтобы гнать на северо-восток огромные махины тяжелых от дождя туч, которые Гольфстрим громоздил у зазубренных гор западного побережья и тамошних скалистых островов. Два дня такого ливня — и уже не осталось сомнений в силе нынешнего потопа Ламмаса. Когда лучи солнечного света упали на широкие нагорья Бьюкена, они все блестели от ручьев.
И Уотер-оф-Круден, и Бэк-Берн поднялись выше берегов. Со всех сторон шли вести, что этот потоп Ламмаса грозит стать сильнейшим на памяти.Все это время в душе и разуме неуклонно нарастала тревога. Детали пророчества воплощались с поразительной точностью. Выражаясь театральным языком, «сцена была готова» для действия, каким бы оно ни было. Часы шли, мое волнение несколько изменилось, опаска превратилась в любопытную смесь суеверия и восторга. Теперь мне уже не терпелось увидеть час пророчества.
Во вторую половину 31 июля развиднелось. Ярко воссияло солнце; воздух стал сухим и для этого времени года зябким. Казалось, ненастная пора подошла к концу и в свои права снова входит жаркий август. Впрочем, последствия грозы были налицо. Не только все реки, речушки и ручьи Севера, но и горные болота до того переполнились, что должно было пройти еще немало дней, прежде чем они перестали бы питать потоки сверх меры. Горные долины превратились в миниатюрные озера. Куда ни пойди, всюду в ушах шептала или рокотала вода. Думаю, в моем случае отчасти и потому, что меня тревожил потоп Ламмаса, раз уж природа так тщательно к нему готовилась. Шум бегущей воды во всех ее обличьях до того преследовал меня, что я никак не мог выкинуть его из головы. В тот день я отправился на долгую прогулку по еще мокрым дорогам, где было бы тяжело проехать на велосипеде. К ужину я вернулся, валясь с ног от усталости, и отправился в постель пораньше.
Глава V. Тайна Моря
Не помню, что меня разбудило. Осталось смутное впечатление, что это был голос, но снаружи дома или внутри меня самого — того я не ведаю.
Мои часы показывали одиннадцать, когда я покинул «Килмарнок Армс» и направился в сторону Хоуклоу, дерзко выделявшегося в сиянии лунного света. Я шел обманчивыми овечьими тропами среди дюн, заросших сырой метлицей, время от времени запинаясь о кроличьи норы, в те дни испещрявшие дюны Круден-Бей. Наконец я вышел к Хоуклоу и, вскарабкавшись на крутой край террасы у моря, сел на вершине, чтобы перевести дух после подъема.
Передо мной был вид изумительной красоты. Его обычную прелесть усиливал мягкий желтый свет полной луны, заливавший словно и небеса, и землю. К юго-востоку отчетливо и черно, словно бархат на фоне неба, торчал мрачный мыс Уиннифолда, а рифы Скейрс рассыпались черными точками по дрожащему золотому морю. Я встал и продолжил свой путь. Вода стояла далеко, и, пока я брел по грубой тропинке над россыпью валунов, меня вдруг охватило чувство, что я опаздываю. Тогда я ускорил шаг, перешел ручеек: обычно он журчал вдоль зигзага рыбацкой тропинки позади Уиннифолда, а теперь бурно шумел — вновь этот шум бегущей воды, глас потопа Ламмаса, — и свернул на гужевой проселок, что шел вдоль утеса и к месту, смотревшему прямиком на Скейрс.
Достигнув самой кромки утеса, где под ногами расстилались пышным ковром длинная трава и глубокий клевер, я без удивления увидел Гормалу: она сидела и смотрела в море. Поперек самого дальнего рифа Скейрс легла широкая дорожка лунного света и, стекая по острым скалам, которые клыками вырастали из пучин, когда море без волн отливало и по ним струилась белая вода, доходила до нас, омывая меня и Ясновидицу светом. Течения видно не было — вода лишь безмолвно поднималась и опадала в вечном движении моря. Услышав меня за своей спиной, Гормала повернулась — от терпеливого спокойствия на ее лице не осталось и следа. Она вскочила и показала на далекую лодку, что шла с юга и теперь поравнялась с нами, правя как можно ближе к берегу, у самого-самого края Скейрс.
— Гляди! — сказала она. — Лохлейн Маклауд идет своим путем. Вокруг скалы, его Рок уж близок!
Пока не видно было никакой опасности: ветер был ласковым, вода между своими накатами и откатами — неподвижной, а гладкость поверхности за рифами обозначала большую глубину.
И вдруг лодка словно встала на месте — мы находились слишком далеко, чтобы даже в такую спокойную ночь услышать хоть звук. Мачта согнулась и переломилась у основания, паруса вяло свесились в воду, а люгерный встопорщился большим треугольником, аки плавник исполинской акулы. Спустя считаные секунды по воде, будоража ее, двинулось темное пятнышко; стало ясно, что это пловец направляется к суше. Я бы кинулся ему на помощь, будь от этого хоть какая-то польза: увы, дальний риф находился в полумиле от меня.