Тайна Моря

Проведя в гавани Ла-Коруньи свыше четырех утомительных недель, мы предприняли необходимую починку. «Сан-Кристобаль» набирал воду носом, и следовало найти тому причину и устранить ее. Возможно, все дело было в том, что в Сан-Лукаре нос оставили незавершенным для будущего наилучшего устроения фигуры, и потому некий мелкий изъян разросся от напряжения досок во время затянувшегося шторма. Работу поручили бортовым корабельщикам — шведам и прочим северянам, бывшим опытными конопатчиками ввиду своего опыта починки кораблей, страдающих в их бурных морях. Одному из их числа я, как и все прочие на борту, доверял мало и уволил бы его вовсе, не будь он проворным и бесстрашным мореходом, который при любом волнении моря участвовал в рифлении парусов и занимался прочей опасной морской работой. Был он русским финном и, как все эти безбожники, обладал потусторонними злыми силами, или же они ему причислялись. Ведь известно, что финны умеют каким-то тайным и дьявольским путем высасывать или как-то иначе забирать силу у древесины, и через это многие гордые корабли отправились в пучины морские. Этот финн, именем Олгареф, был известным конопатчиком и вместе с другими свесился на веревке с носа, чтобы залатать разошедшиеся швы. Я сделал своим долгом присутствовать при этом, поскольку у меня не шли из мыслей человеческое любостяжание и неисчислимая ценность папского дара. Я не сомневался, что ни один испанец или христианин не наложит кощунственные руки на священную фигуру нашего Господа или несущего его доброго святого, и до сих пор их уважение было столь велико, что никто бы на это просто не осмелился. Но безбожника подобное не заботит, и я опасался, как бы не возбудилось его подозрение. Мои страхи оправдались. Склонившись над поручнем, я увидел, как он касается Христа и святого, словно тот же дьявольский инстинкт, что научил его злодейски обращаться с досками судна, привил ему и понимание металлов. Затем он на моих глазах, не ведая о моем наблюдении, легонько постучал молотком по обоим металлам, издавшим звук, какой невозможно не узнать. Своей пробой он остался доволен и вернулся к работе с паклей с возобновленным усердием. Впредь в нашу бытность в Ла-Корунье я устроил так, чтобы на носу «Сан-Кристобаля» днем и ночью стоял часовой. В день, когда восемь тысяч солдат и матросов, хвала Господу, исповедались братьям на острове в гавани, где архиепископ Сантьяго поставил алтари — поскольку своего епископа у Армады не имелось, — я боялся, что Олгареф через невнимание оставшихся на борту предпримет похищение драгоценного дара. Однако он был настороже и вел себя безобидно, чем на время обезоружил мое подозрение.

22 июля, после военного совета на королевском галеоне с участием адмиралов флота, наша флотилия, ожидавшая приказов в гавани Ла-Коруньи вместе с флотилией Андалусии, флотилией Гипускоа и флотилией Охеды, наконец подняла паруса и отправилась навстречу нашей великой цели.

Воистину казалось, что все силы моря и ветров сплотились против нас; через какие-то три дня хорошей погоды нас ждали штили, туманы и ураган, каких еще не видели в месяц Льва. Волны вздымались до самых до небес, и некоторые обрушивались на корабли нашего флота, причиняя тяжелый ущерб, какой нельзя восполнить в море. В том шторме смыло всю кормовую галерею нашего галеона, и лишь по милости Всевышнего нас не потопила проделанная брешь. С наступлением дня мы увидели, что пропали сорок кораблей Армады. В тот день великий и отважный мореход, адмирал дон Педро де Вальдес, презрев опасность и рискуя жизнью, спас мою, когда меня унесло за борт могучим морем. В благодарность я передал ему то, что ценил среди своего имущества превыше всего: медальон святого Кристобаля, подаренный папой.

Затем нас целую неделю терзал враг, коий, держась поодаль, благодаря превосходству в артиллерии причинял неисчислимый ущерб; нашим плотникам и ныряльщикам то и дело приходилось закупоривать пробоины над и под водой деревянными и свинцовыми заплатами.

В последний день июля на нас обрушились сразу два бедствия, и в обоих принял участие наш галеон. Первое постигло корабль «Сан-Сальвадор» флотилии адмирала Мигеля де Окендо через дьявольский замысел немецкого оружейника, коий в отместку за наказание, назначенное ему капитаном Прейгом, после выстрела из своего орудия бросил зажженный пальник в бочку с порохом, взорвав две кормовые палубы и башню и убив свыше двухсот человек. Там же находился главный казначей Хуан де Хуэрта с немалой долей королевских сокровищ, и потому требовалось спасти судно от устремившегося к нему врага. Герцог, выстрелив из сигнальной пушки и приказав флотилии следовать за ним, встал борт о борт с кораблем — к смятению англичан, отваженных от столь лакомой добычи. По возвращении пострадавшего корабля на свое место в строю стряслось второе бедствие: под фок-мачтой флагманского «Нуэстра Сеньора дель Розарио» дона Педро де Вальдеса провалилась палуба, отчего та рухнула на грот. Волнение на море не давало взять судно на буксир; герцог приказал капитану Охеде встать на страже с нашими паташами, вице-флагманом дона Педро «Сан-Франциско» и нашим «Сан-Кристобалем». Также на галеоне должны были приладить канат для буксира, но тут опустилась ночь, и советник командующего флотом Диего Флорес мудро запретил такому числу кораблей отделяться от Армады, чтобы не потерять и их. Так мы распрощались с доблестным мореходом доном Педро де Вальдесом.

Тем же вечером задул ветер, заволновалось море, и пострадавший корабль адмирала Окендо грозил затонуть; тогда главный адмирал, узнав об этом, отдал нам приказ забрать к себе на борт матросов, солдат и сокровища короля: говорилось, что Армада перевозила полмиллиона крон Его Католического Величества в слитках и монетах. Стояла кромешная тьма, когда мы увидели сигнал после того, как флагман убавил паруса, — два фонаря на корме и один на такелаже, по которым правила путь флотилия. Грозно сияли фонари над темными вздымающимися водами, кои то и дело ломались волнами так, что дорожки света местами разрывались, словно никогда не воссоединятся. Но наши мореходы ответили на зов, и вскоре у бортов покачивались лодки и блестели клинки в свете фонарей — им в помощь зажгли боевые прожекторы. Одна за другой уносились они во тьму. Ждать их возвращения пришлось долго — бурное море пресекло начинание на корню. Но незадолго до полудня следующего дня они отправились вновь и в несколько ходок доставили множество людей и большой груз тяжелых сундуков, которые были размещены под оружейной и стереглись денно и нощно. Это причиняло множество тревог сеньору де лас Аласу, переживавшему, что матросы и, хуже того, иностранцы знали, какие сокровища находятся на борту.

Затем мы исполнили свой боевой долг в сражении между нашей Армадой и флотилиями Дрейка и лорда-адмирала Говарда, а также Джона Хокинса, теснивших нас с таким исступлением, что мы уж подумали, на их стороне воюет сам дьявол. Наконец милостью Божьей вражеский флагман оказался почти у нас в руках, оставшись без управления среди наших кораблей. Но к нему поспешили весельные лодки с сопровождающих судов и оттянули прочь, тогда как штиль воспретил погоню. Затем нас — и весь христианский мир — едва не постигло страшное несчастье, когда ядро ударило нам в нос и так ослабило крепежи драгоценной носовой фигуры, что она едва не рухнула в море. Но святой Кристобаль не оставил нас без присмотра, и вскоре мы затащили ее на борт и закрепили канатами. Фигуру накрыли паклей, мешковиной и скрыли, чтобы никто не обнаружил секрета ее великой ценности. Покончив с этим, мы снова ринулись в бой, поскольку наша скорость требовалась для погони вместе с португальским «Сан-Хуаном» за вражеским флагманом, бегущим от нашей атаки. Английские корабли, пусть и уступали в размере, были быстры, как наши, и легче в маневрах, и с их преимуществом рулевого управления мы едва успели встать на нужный галс, как они уже унеслись на всех парусах. Зато это избавило нас от большой беды, ибо, когда Армада встала на якорь у Кале, мы, придя среди последних, остались на краю флота. Потому-то, когда воскресной ночью 7 августа англичане пустили с попутным ветром и приливом на Армаду брандеры и многим большим кораблям пришлось в панике бросать или даже срезать якоря, мы встали под парус со всей должной осмотрительностью и последовали на север согласно приказу герцога.

У Ньюкасла мы увидели, что английские корабли бросили погоню, и так поняли, что они истощили боезапас. Затем, не сворачивая с северного курса, чтобы, обогнув Шотландию и Ирландию, вновь прийти к Испании, мы принялись пересчитывать и зализывать свои раны. Мы представляли собой поистине жалкое зрелище: долгий, затяжной шторм и бои открыли бреши и корабль начерпал ужасно много воды. Поскольку мы были быстрейшим судном во флоте, наш галеон и «Тринидад» из нашей флотилии обогнали остальных и взяли на восток, хотя и не сильно, а затем на север, и вот так оказались 11 августа у побережья Абердина. Море подуспокоилось, и волны, хотя были выше, чем мы рассчитывали, все же ослабли в сравнении с прошлыми. Здесь, в песчаной бухте у Бьюкен-Несс, мы бросили якорь и приступили к ремонту.

Оба судна серьезно пострадали и требовали ремонта с килеванием, будь это возможно. Но в северных широтах, где даже летом моря приходят в исступление так быстро, нам это было не дано. Нашему сопровождающему, «Тринидаду», хотя он и пребывал в плачевном состоянии, все же пришлось не так худо, как нам; пошли страхи, что коль не восполнить ущерб, нанесенный штормом и врагом, то быть беде. И все же на починку рассчитывать никак не приходилось. Погода портилась, а кроме того, скоро бы показался враг. От одного из наших чужеземных матросов — шотландца, тайком навестившего Абердин, — мы узнали, что королева Елизавета выслала быстрый паташ, чтобы прочесать в поисках следов Армады все северное побережье. Хотя мы были на двух галеонах, мы опасались этой встречи: наши боезапасы были истощены, а пороховой склад опустел. Ядер для схватки, какую любили навязать упрямые англичане, не хватало. Более того, по обычаю местных островитян, тронь одного — соберутся на выручку все остальные, а значит, прогреми хоть одна наша пушка — и немного погодя на берегу будет целая армия, а на море — флотилия. Так мне пришлось с горечью задуматься, как лучше защитить вверенное сокровище. Угоди оно в лапы врагов, случилось бы худшее, а события уже складывались так плачевно, что этого приходилось опасаться всерьез. Следовательно, воззвавши к Небесам, чей клад я стерег, я поискал поблизости тайник, к коему мог бы прибегнуть в случае, если угроза возникнет раньше, чем мы безбедно отойдем от берега. Мастера сказали, что на завершение ремонта уйдет два дня, самое большее — три, и в первый я взял маленькую шлюпку и двух доверенных мореходов из своего ближайшего окружения и отплыл исследовать окрестности, где царило подлинное запустение. Мелкую бухту, в чьем устье мы встали на якорь из-за большой глубины в приливы и отливы, окружали из конца в конец высокие песчаные дюны, не считая выступов, где прочные рифы виднелись даже в прилив, а при низкой воде обнаруживали всю свою свирепость. Вначале мы подошли к северной стороне, но скоро отказались от своих намерений: хоть там и были глубокие расщелины, где всегда стояло большое волнение, одни уже очертания скал и суши над ними не вселяли надежду на подходящий тайник.

Но на южной стороне дело обстояло иначе. В стародавние времена здесь были землетрясения, и теперь осталось множество маленьких бухточек, все — скалистые и опасные, прятавшиеся меж выступающих скал непреодолимой высоты. На множестве покрытых водорослями камней, растущих из моря, кричали стаи диких птиц; меж ними росли без счета невидимые, если только от них не отливали волны, пики, и прилив там налетал с удивительным течением, смертельно опасным. Здесь мы, не раз и не два чуть не перевернувшись, прошли вдоль подводных скал и наконец сыскали требуемое место. Я записал для вашего сведения его местонахождение и все подробности, какие могут пригодиться во исполнение вашего долга. Пещера та великая, на южной стороне залива, о многих проходах и глухих тупиках, а лучше всего отвечало моим требованиям то, что найти путь в нее непросто ввиду небольшого размера и редкой ее скрытности. Я приготовился к перевозке сокровищ, замечая для себя все условия и доводя замысел до совершенства. Прежде я оставил матросов в лодке, велев ожидать на случай в них потребности, и потому никто из них, как бы я им ни доверял, не узнал о найденной пещере. Когда мы вернулись на галеон, уже наступила ночь.

Затем, после тайного совещания с адмиралом, я посетил капитана «Тринидада» и заручился его разрешением взять той же ночью его лодку и экипаж для особого тайного поручения. Мне думалось, что в этом плане лучше не принимать участия никому из нашей команды, быть может уже заподозрившей груз на борту. То был совет моего родича, адмирала де лас Аласа. С наступлением ночи он распорядился на «Сан-Кристобале» так, чтобы во время нашего отплытия вахтенные на палубе или галереях ничего не заметили — их отослали вниз. На палубе остался только сам капитан.

Мы совершили несколько путешествий меж кораблем и берегом, перенося наш весомый груз на галечный пляж. Караульных не выставляли, поскольку бояться было некого. В последнюю голову мы забрали большую носовую фигуру из золота и серебра, отлитую Бенвенуто и папой благословленную, и доставили на берег ко всему прочему. Затем шлюпка отчалила на «Тринидад». Забравшись на скалу, я дождался, когда на палубе сверкнет фонарь в знак ее возвращения.

Наконец подошла лодка моего собственного судна с тремя верными людьми, как было условлено; в молчании мы перенесли сокровища в пещеру. Но тут нас немало переполошил выстрел из аркебузы с одного из кораблей в бухте. Мы поспешили подняться на скалы и огляделись в темноте, как могли. Но все было спокойно: что бы ни случилось, оно уже закончилось. Под покровом тьмы, когда сошла вода, мы спрятали сокровища в дальнем проходе, оставив бoльшую часть в мелководье. В этой дальней пещере стены стояли отвесно, кроме единственной в конце, с большой каменной ступенью. На нее мы водрузили образ святого Кристобаля, ведь негоже святому простираться на боку. Вода в той пещере подымается неуклонно и молчаливо, поскольку скалы не допускают внутрь грохот волн. Местами она забирается так высоко, что побеспокоила нас на обратном пути. Мои избранные моряки, прежде чем отплыть от берега, принесли торжественную клятву на статуе святого Кристобаля, подаренной папой, что никогда не раскроют деяния сей ночи.

Еще до рассвета, в этих широтах наступающего рано, мы уже были на борту корабля и тихо разошлись по каютам, чтобы никто, знавший о нашем отсутствии, не догадался, когда мы вернулись.

Утро принесло только новые заботы. Мне доложили, что ночью вахтенный видел, как от корабля плывет человек, и выстрелил из аркебузы. В темноте он не видел, достигла ли пуля цели. Я ничего не сказал о своих подозрениях, но позже выяснил, что пропал русский финн Олгареф. Тогда я догадался, что он, что-то заподозрив, проследил за нами и, коль еще жив, может знать и о входе в пещеру.